За кулисами скрипичных концертов

Русский мыслитель М. М. Бахтин в одной из своих работ написал вот такие простые и точные строки:

«Сколько покровов нужно снять с лица самого близкого, по-видимому хорошо знакомого человека, нанесенных на него нашими случайными реакциями, отношениями и случайными жизненными положениями, чтобы увидеть истинным и целым лик его».

За многие годы работы с учениками, казалось бы, скрипичный репертуар изучен вдоль и поперек, кажется, что знаешь каждую ноту. Но что-то подсказывало, что надо посмотреть на это кажущееся знание как-то с другого угла, изменить ракурс. Вот тогда-то и были мною розданы анкеты с многочисленными вопросами ученикам и их родителям. Вопросы касались целей занятий музыкой, их отношения к процессу обучения в целом, интересны были их пожелания и даже критика таких важных вещей, как репертуар, оценки, экзамены и прочее. Среди вопросов разного рода был «запрятан» основной, на который я больше всего ждала ответа. Он формулировался так: «Считаете ли вы музыку источником познания жизни и себя в этой жизни»? К моему огорчению почти все ответили на этот вопрос отрицательно. Никто не поставил музыку рядом с литературой, кино, театром и даже с компьютерными играми по плотности информации. Практически все считали, что музыка должна услаждать слух, снимать стресс и развлекать. При этом, все ученики музыку, конечно же, любили. Смириться с таким положением я никак не могла. Пришла идея провести, как сейчас выражаются, внутреннее расследование, подвергнуть анализу все привычные рутинные процессы, программы, особенности их презентации, объем информации, ее комплексность, связанность с другими видами искусств, литературой, историей, театром, ее выход на человеческие отношения, проблемы взаимоотношений с другими людьми, науку, природу, космос, прошлое и будущее.

Мое первое «служебное расследование» началось с ля-минорного концерта Антонио Вивальди. Мимо этого чудесного произведения буквально не прошел ни один мой ученик, и не было ни одного, кому бы этот концерт не понравился. Все просили его играть и, получив, хвастались перед своими приятелями своей «крутостью». Я завела папку с завязками и стала складывать туда все, что мне попадалось интересного о жизни композитора, о его судьбе и о судьбе его творчества, свои размышления о его музыке, о его скрипичном искусстве, о времени, в которое он жил. Постепенно я поняла, что эта папка никогда не заполнится, и стала составлять параллельно своеобразные «досье» на произведения других композиторов. Накопилась значительная коллекция так называемых «музыкально-педагогических фантазий», своеобразного жанра, особенностью которого является объем и глубина информации, которую я должна представить ученику в работе над каждым произведением. Но, что еще важнее, появились многочисленные круги ассоциаций, которые эту информацию могут обогатить и вывести ученика на иной уровень, иную орбиту познания замысла автора того или иного произведения. На полках моей коллекции стоят папки с надписями: Двадцать третий Концерт Виотти, Концерт Акколаи, Концерт Вивальди ля-минор, Концерт Комаровского и многие другие… Некоторые папки весьма объемные, некоторые – совсем тоненькие, их объем зависит от сложности поисков информации. О некоторых композиторах написаны сотни книг и тысячи статей, о других – скромные упоминания в несколько строк. Составление этих досье невероятно обогатило мои знания и в некотором роде даже заставило меня пересмотреть свои взгляды на музыкальное образование в целом.

Глава первая Моя вненаходимость

Выдающийся русский философ М. М. Бахтин привнес это прекрасное слово и стоящее за ним понятие в русский язык. Я его знала, но была уверена, что в мой лексикон оно вряд ли когда-нибудь войдет и должно остаться инструментарием для философов, но не для меня, музыканта-практика. Пришло время – и я его вспомнила, потому что силою обстоятельств пришлось поменять хорошо обжитый мир русской (советской) музыкальной жизни на неизвестный западный. Приехала я в Нидерланды по семейным обстоятельствам. Долго задерживаться мы не собирались, срок пребывания был ограничен тремя-четырьмя годами. Но, как известно, нет ничего постояннее временного, и вот живем мы в Голландии уже двадцать пять лет.

Хотела я или не хотела (скорее, последнее), но местный уклад со своим очарованием, странностями, особенностями все равно вошел в мою жизнь. Я с изумлением заметила, что и с моих окон исчезли как-то неожиданно занавески, сами собой свернулись и отправились в кладовую ковры, комнаты избавились от ненужной мебели. В сарае появились велосипеды, и в хорошую погоду просто тянет поехать на море вечером, посмотреть на закат в полной тишине в компании многочисленных голландцев, которые сделали традицией наблюдать, сидя за бокалом вина, погружение солнца в свое всегда холодное Северное море.