За кулисами скрипичных концертов

Эти бытовые пристрастия менялись безболезненно, как-то сами собой, тем более что быт никогда не был тем, что могло бы изменить мою сердцевину. Чего не скажешь о сложившейся системе профессиональных воззрений, которая претерпела за прожитые там годы значительные изменения, часто весьма болезненные.

Я приехала в чужую страну в полной уверенности, что наша система музыкального образования является самой лучшей, в общем-то, практически ничего не зная о том, как обстоят дела у них. Жизнь посылала много сигналов, намекая на то, что не следует быть такой уж категоричной.

Что же это были за сигналы, из-за которых все мои подсистемы: профессионал-любитель, учитель-ученик, исполнитель-слушатель, программы, методики, стратегические цели, продуманные репертуарные тактики, одна за другой стали давать трещины?

Как-то раз мой муж, сотрудник крупной международной организации, сообщил мне, что мы приглашены на концерт его шефа, директора юридического департамента. В программе был объявлен Концерт для валторны с оркестром, сочиненный этим самым шефом. Моей иронии не было предела, но этикет надо было соблюдать. После концерта мне пришлось самой себе признаться, хотя и с большой неохотой, что мне, музыканту-профессионалу, такого концерта не написать, хоть я и нашла некоторые огрехи в форме финала, что совершенно не облегчило досады от этого неожиданного признания. После этого сигналы о необходимости некоторой корректировки моих профессиональных и человеческих воззрений просто посыпались. Знакомый дипломат, советник-посланник австрийского посольства, попросил меня подыграть в его квартете, он готовил программу прощального концерта для друзей и сотрудников по причине своего отъезда. Играл он очень хорошо, как и его коллеги по квартету, сотрудники посольства. Репетировали мы в его доме, в большой комнате, где была представлена его коллекция военных мундиров времен наполеоновских войн. Британский посол, чью дочь я учила играть на скрипке, пригласил меня на свою лекцию по истории английской музыки. Провел он ее с таким блеском, что опять пришлось признаться себе, что мне далеко до такого уровня знания этой значительной части европейской культуры. Когда я решила получить фортепианный диплом, для того чтобы не чувствовать себя самозванкой с многочисленными учениками, пожелавшими учиться у меня играть на двух инструментах, то несколько лет ездила в Манчестер, где каждое лето проводится летняя фортепианная школа. С утра до вечера я находилась на многочисленных занятиях этой школы. В перерывах, в столовой, можно было сидеть по соседству с Питером Донохоу, например, который среди многих других выдающихся пианистов вел мастер-классы и индивидуальные занятия с желающими. Там мне удалось познакомиться и найти общий язык с некоторыми постоянными слушателями этой школы, которые не могли представить себе своего летнего отпуска без поездки в Манчестер. Среди них был один доктор, хирург, который в учебные часы играл Этюды-картины Рахманинова и делал это очень хорошо. Так вот в этой столовой, обменявшись с ним своими соображениями по поводу некоторых фактов из биографии Шуберта, я, слава богу, вовремя замолчала, потому что он знал каждый день, проведенный Шубертом с утра до вечера, каждое слово, сказанное им, и каждую ноту, сочиненную им. Особенно его интересовали вопросы здоровья композитора, что очень понятно, учитывая его профессию.

Таких примеров я могу привести множество. Словом, я открыла для себя аматёров, любителей и знатоков музыки, которые зарабатывают себе на жизнь другими видами профессиональной деятельности, а музыкой они занимаются совершенно бескорыстно, работая докторами, бухгалтерами, пасторами, директорами музеев, дипломатами, инженерами в компании Шелл, да мало ли кем. И надо сказать, что у моих друзей-любителей не было ко мне какого-то особенного по причине моей «профессиональности» отношения. У них не было комплексов несостоявшихся профессионалов. Не было затаенной досады и, может быть, даже зависти, которая, по моему мнению, должна была каким-то образом проявиться: ведь мне удалось стать профессионалом, а им – нет. С их стороны было, скорее, некоторое сочувствие, ведь, по их мнению, у меня не было выбора: я должна была играть то, что мне говорили и так, как мне говорили и учить тех, кого я не хотела учить, для того чтобы зарабатывать деньги. А они любили и изучали музыку только по зову сердца, не привнося никакого денежного интереса в такое высокодуховное занятие. Они даже платили за это.