За куполом

Многотонные створки томно разъехались в стороны. Бушующий огонь установки ядерного синтеза осветил обрюзгшее и безразличное лицо Малколма красноватым светом. Секунду помешкавшись, он ступил в открытые двери, бескрайняя пустота втянула своим вакуумом. Спазмирующий огненный шар отрыгнул протуберанец, и пламя неоновым джемом облило магнитный кокон. Натертые световыми вспышками глаза заболели еще сильнее, голова закружилась от мнимого пекла.

Сзади, предупреждая сомнения, тяжело брел Айоки.

«Здесь я сгину, – подумал математик. – Надеюсь. Сингулярность можно назвать перерождением или пробуждением, но мне, тому, кто сейчас живет и чувствует все происходящее, хотелось бы сгинуть окончательно. Вместе с Амадисом в ужасе и благоговении наблюдать за куполом и дожидаться энтропии – ничем не отличается от заточения в собственном организме».

Амадис подошел легкой медленной походкой и с бесконечно соучастным лицом. В руке он держал стакан с растворенными нанороботами.

– Не надо делать вид, будто тебе не все равно! – ухмыльнулся Малколм в сострадательную физиономию аватара. Тот, хотя и был ниже ростом, с высот своего интеллекта умудрялся смотреть снисходительно.

– Тогда ты должен знать, что я запустил излучатель десять минут назад. Человечества больше нет! – Его рука протянула раствор.

На удивление для самого себя Малколм оказался готов к этой новости. Теперь прошлое стало размытым и сторонним, сжалось в сегодняшний день совершенно ничего не значащим изнурительным отрывком. Он выпрямил спину, сделал глубокий вдох и выхватил стакан.

– За непрерывное усложнение систем! – проговорил Амадис.

Рейнольдс на секунду опешил, но потом согласно кивнул.

– И за минимизацию энтропии! – сказал он, опрокидывая в себя раствор.

Процедура оказалась не из приятных. Пищевод кольнуло словно тысячью игл и обожгло неким морозным дыханием, отчего он свернулся испуганным питоном. Практически сразу закружилась голова, а через мгновение отказали конечности. Математик рухнул на пол, не в силах даже прикрыть лицо от удара.

Тело начало поочередно накрывать волнами жара и озноба с перерывами на полное онемение. После откуда-то изнутри пришла невыносимая боль, словно кости раскалились добела. Дыхание обжигало бронхи, как когда сдавшийся утопающий делает первый вдох под водой, наполняя легкие. Мышцы спины по всей длине стиснули позвоночник плотным ремнем, в паху перекрутило, а переворачивающееся и замирающее сердце стянуло режущей сетью капилляров.

Пожираемый мозг вверг окружающую действительность в галлюциногенный трип. Нанокластеры, раздражающие по очереди различные области скоплений нейронов, то заливали все дикими кислотными цветами, то оглушали невообразимыми звуками, а потешив себя проприорецепцией, начали выбрасывать на свет целые куски воспоминаний и эмоциональных переживаний. Панические атаки сменялись экстазами, которые за секунду превращались в глубочайшие депрессии, настолько чистые и беспробудные, что выливались в эйфорию. Ощущение времени вытягивалось и сжималось до тех пор, пока не пропало вовсе. Малколм забыл само его понимание, и поэтому не смог определить, сколько продлилась трансформация и когда наконец впал в забытье.

Когда он очнулся, мир уже был иным.

На мгновение поток непривычной информации ошеломил. Мозг растерялся и запутался, но, что удивительно, через мгновение сконцентрировался и пришел в себя. Малколм все еще не мог пошевелить конечностями, но это уже было неважно – перед ним предстала реальность. Но не убогая и стесняющая, как раньше, а обнаженная, законченная и объективная: сгусток высокой температуры там, где раньше была звезда, источал непрекращающийся поток электромагнитных волн всех спектров, от космических лучей до радиоволн, проходящих насквозь или отражающихся от стен полости; от малозначимых перепадов давления бесконечные колебания и потоки воздуха внутри силового купола, окружающего кларкорианский «офис», приходили в движение и закручивались в подобие вихрей; химический состав умирающего тела, атмосферы и витающих в ней влаги и пыли раскладывался на элементы; вес многотонных механизмов, о предназначении которых теперь можно легко догадаться, угадывался с точностью до килограмма. Цвета, запахи, звуки и прочее больше не существовали, превратившись в сплошные математические выкладки, графики и таблицы с данными, читаемые словно строчки из слов. Все вокруг предстало полной картиной: расщеплялось на части, но и складывалось в единое целое, являлось необратимым процессом и в то же время обладало несчетным количеством неподвижных позиций на отрезке времени.

Время… Время тоже изменилось и превратилось скорее в луч на графике – процесс существования стал точкой, а прошлое – исходящей линией. Позиции пережитого остановились бесчисленным количеством, высвечивая впереди даже отдаленное инерционное будущее. Знание наступающего и яркость прошедшего стерли настоящее. Как следствие, понятие скорости течения пропало тоже, дав взамен возможность полного контроля.