За линией Габерландта

Нам далеко было слышно, как воет в палатке одинокий, несчастный Казак. На лице у Саши — признаки страдания. Он ожесточенно, до пота рубил кусты и, чтобы не слышать рыданий любимца, сквозь зубы тянул свою разлюбезную песню.

Так проходят два дня. Петра Зотова почему-то все нет. Начинается дождь. Вынужденный выходной. Бычков выдает нам по сто граммов спирта. Саша ставит на стол брусничный пирог, в который вложил свои поварские знания (испек без дрожжей и без духовки), мы легонько хмелеем, поем все песни, какие приходят на ум, и тут Саше вдруг удается вспомнить еще одну строчку, и он, к общему удивлению, тянет в одиночестве: «…и видеть сны, и зеленеть среди весны».

Неожиданно Северин кладет рыжую голову на грудь Бычкову и, плача и размазывая слезы, в припадке откровенности рассказывает историю измены некой Олечки из Усть-Лабинской станицы, которая, узнав, что ее ухажер всего-навсего повар, уходит от него, насмеявшись над чувствами парня, у которого слишком прозаическая, с ее точки зрения, профессия. Повар… Мы успокаиваем Сашу и, как полагается, твердим, что придет к нему любовь и он встретит такую девушку, которая сама любит поварское дело. Тогда они поймут друг друга наверняка. Но он не верит.

— Все! Точка! Никогда!

Саша мрачнеет и с грохотом начинает мыть посуду. Три часа после этого он молчит, как скала.

А Пети Зотова все нет. В чем дело? Мы с Бычковым покидаем палатку, идем под дождем к протоке. Вода помутнела, прибавилась в берегах. Паводки на севере случаются часто: мерзлота, вода не впитывается.

— Сработались? — спросил я начальника партии.

— Славные парни. С такими хоть к черту на рога. Коллективисты, как у нас говорят.

За протокой слышатся два выстрела. Мы вздрагиваем и останавливаемся.

— Зотов… —говорю я и перебегаю по бревнам на ту сторону,

Бычков осторожно идет позади. За кустами голоса. Мы выскакиваем на поляну. Петя Зотов и сам Иван Иванозич.

Они передают лошадей рабочему, балансируя, переходят через протоку. И тут я замечаю, что Петя чем-то обеспокоен, а Иван Иванович хмурится. Посидев несколько минут в палатке, он говорит мне:

— Пошли пройдемся.

Мы выходим из палатки. Зотов идет за нами.

— Такое неприятное дело, — начинает Шустов. — Говори ты, Петя.

— А чего говорить, — устало отзывается он. — В общем, стреляли в меня.

Я останавливаюсь как вкопанный. Стреляли? В Петю Зотова стреляли?..

— Расскажи подробно, — прошу я, сдерживая волнение.

— Знаешь ту речку, что за бывшей факторией, на пути к рыбному промыслу? Вот там и случилось. Вчера я дотемна пробыл на отцовском питомнике, приводил в порядок смородину. Вымазался весь в глине, подошел к реке и стал мыть сапоги. Это на той стороне, где кусты. Ну вот, нагнулся к воде и мою голенища. В телогрейке, без шапки. А тут сзади выстрел. Я его не слышал, но почувствовал. Ударило мне что-то в спину, и я булькнул в речку, как камень. Хватило ума не выплыть сразу. Нырнул — и под кусты, нос высунул, слушаю. Кто-то подошел к реке, постоял и осторожно удалился. Сумрачно, лес черный, не разберешь. Тогда я вылез, снял одежду, выжал воду и скорей через реку домой. Гляди, что наделали…

Он сбросил плащ, повернулся. Телогрейка была вспорота от хлястика до шеи. Торчала вата. Видно, стреляли жаканом из охотничьего ружья. Это не пуля.

— Если бы на пять сантиметров ниже, прошлась быпо костям. Это я уже потом сообразил. Удачно голову нагнул, затылок убрал… А ведь он думает, что убил.

— Кто же это?

Петя Зотов говорил спокойно, первые волнения уже улеглись. Он даже как будто посмеивался над собой — вишь, нырнул, что крохаль северный…

Шустов слушал (в который раз!) серьезно, нахмурив брови. Сказал угрюмо:

— Шутки в сторону, парень. Могли бы и кокнуть. И не нашли бы. Утащит река в море — ищи-свищи. А убийце скрыться — пустяк. Шагнул в тайгу — и пропал. Вот как тут бывает. Но кто? Кто мог стрелять?

Неужели все начинается сначала? У Пети Зотова не могло быть иных врагов, чем те, старые враги его отца. Он и сам утверждает, что так. Может быть, из-за девчат? Но он очень скромно себя ведет, по этому поводу в совхозе даже потешаются. Какой-нибудь пришлый бродяга? Но тогда он не ушел бы от жертвы, ведь его цель — грабеж. Эта версия тоже отпадала. Значит…

Угадав мою мысль, Шустов сказал:

— Те самые. Испугались. Догадываются, что, раз приехал, будет искать мерзавцев, которые убили отца. Белый Кин и — как его? — Никамура. Выходит, здравствуют подлецы, где-то не далече околачиваются. А может, и в нашем коллективе, в совхозе, под чужим именем. Вы понимаете, ребята, как это серьезно?

Мы понимали. Мы теперь поняли, что к чему. Скверная нам жизнь предстоит: под прицелом. Тебя знают, а ты не знаешь. Как дичь на охоте.

Жди выстрела из-за угла. В тайге, в поселке, на дороге. Где угодно.

— Объявили войну, гады. — Петя Зотов сжал кулаки. — В открытую. Не боятся, силу свою чувствуют.