За линией Габерландта

За завтраком мы просмотрели газеты. Довольно спокойная жизнь течет в нашей стране. Сообщения о стройках. Фельетоны. Жаркий спор по поводу системы «дубль-ве» в футболе. Гастроли хабаровского театра в Магадане. На четвертых полосах — телеграммы о войне. «Как сообщают из Лондона…», «Наш берлинский корреспондент передает…» И только вот одно… Над подписью редактора газета «Советская Колыма» дала некролог: «Коллектив геологоразведочного управления с глубоким прискорбием сообщает о трагической смерти при исполнении служебных обязанностей старшего инженера-геолога Бортникова Степана Петровича, последовавшей в результате несчастного случая 23 мая в районе реки Май-Урья».

И много-много подписей.

Потом мы, как всегда, забрали инструмент, повесили за спину ружья (с ними мы теперь не расставались) и пошли по своему острову. «Остров Надежды» — так назвали мы его.

На другой день Серега и. Саша должны были идти в совхоз. Они уложили почвенные пробы, забрали у нас письма, поручения и перешли через протоку. А мы отправились на работу — продолжать съемку местности и брать пробы почв.

День 22 июня выдался ясный, безоблачный. Мы работали и пребывали в полном неведении относительно того, что творится на белом свете. В обеденный перерыв Зотов и Бычков сели поудить рыбу в протоке, потом пошли на озеро пострелять уток. Одного Петю мы никуда не пускали. Вечером Бычков взялся учить Василия Смыслова шахматному искусству. Неудобно как-то с таким именем-фамилией и не уметь играть. Но Смыслову быстро надоело думать над доской, и он тоже ушел к протоке посидеть в одиночестве на берегу и отдохнуть от «любимого города».

Среди ночи вернулись наши ребята. Они были взволнованы и возбуждены.

Еще не услышав от них ни слова, мы поняли: что-то произошло за пределами нашего лесного уголка.

— Война, — сказал Сергей и со злостью сорвал переполненный рюкзак. Он обернулся к нам и закричал: — Понимаете, война, а мы сидим здесь и ни черта не знаем, ничего не делаем! Где мои сапоги, будь они прокляты!..

Я видел, как побледнел Бычков, как отшвырнул от себя Казака Петя Зотов. В углу молча и поспешно переодевался Сергей. Тяжело дышал Василий Смыслов. Бычков сказал тихо, подавляя волнение:

— Ребята, вы можете толком…

— На, читай! — Серега сунул ему сообщение, переданное по радио.

Он читал про себя, а мы смотрели на строчки через его плечо. Никто не проронил ни слова.

Огромная, страшная война… И сразу, в одно мгновение, вся наша работа, все заботы об острове и новом совхозе показались вдруг такими мелкими, нестоящими, что говорить о них было просто стыдно. Война… А мы копаемся в шурфах, ходим с теодолитом, бьем комаров. Война, а мы едим макаронный суп и рябчиков. Война, а руки наши без винтовок…

Не было ничего удивительного в том, что Саша Северин тоже стал набивать свой рюкзак вещами, а Сергей переоделся в чистое белье и приготовился в поход. В порядке вещей был и вопрос Смыслова, ни к кому конкретно не относящийся:

— Кто-нибудь останется?

Он аккуратно складывал свое хозяйство и примеривался к лямкам рюкзака. Я глянул на Бычкова, он — на меня.

— Я останусь, — спокойно сказал Бычков.

Ребята разом посмотрели на него. Саша и Петя — с недоумением, Сергей — с испугом, Василий — с едва скрываемым презрением. Остаться теперь, когда мы нужны фронту? Да ведь это же… Бычков выдержал молчаливый обстрел, добавил:

— Кто-то должен работать. Не всем идти на войну.

Это прозвучало не очень убедительно, но враждебное напряжение исчезло. В самом деле…

Когда взошло солнце и осветило тихий задумчивый мир, в котором не было ни единого намека на войну, мы уже стояли у палатки в полной готовности. Пять бойцов. У нас с Сашей Севериным были рюкзаки, у Пети — вещевой мешок, Сергей и Вася Смыслов забросили за плечи чемоданы. Казак скулил, терся о ноги Саши.

— Ну…

Мы пожали руку Бычкова. Он болезненно морщился, он, конечно, страдал, через силу заставил себя улыбнуться.

— Что ж, идите. Желаю вам…

— Береги Казака, — сказал Саша таким голосом, что мы все глянули на него и смущенно отвели глаза. Губы у него дрожали. Размяк парень.

Мы ушли, ни разу не оглянувшись.

А через день, сломленные неудачей, разбитые, злые, усталые, мы сбросили груз у входа в палатку и сели на скамью, стараясь не глядеть друг на друга.

Бычкова в палатке не оказалось. Мы уложили вещи на место и улеглись в ожидании топографа. Он не появлялся до вечера. Казак тоже не появлялся. Уже стемнело, когда мы услышали шаги. Бычков сбросил с плеча рейку, топор, лопату и устало сел на дворе. Я тихонько встал и выглянул из палатки. Он сидел одиноко, сгорбившись, бросив натруженные руки на колени. Рядом свернулся усталый Казак. Нам было стыдно. Страшно стыдно. Мальчишки, а не бойцы. Побитые мальчишки.

— Леша, — сказал я, впервые назвав его по имени.

Худое и серое от усталости лицо Бычкова вспыхнуло.

Он вскочил.

— Ты? Вы здесь, братцы…

Я обнял его, он прижался к плечу и отвернулся. Вышли ребята, они сконфуженно улыбались, по очереди обнимали Бычкова и отворачивались. Он не расспрашивал о наших мытарствах. Успокоившись, сказал:

— Ужинали?

— Нет еще. Не хочется.