За мгновения до...

— Скажи моё имя! — просит.

Я молчу, не понимая его желания.

— Просто произнеси его… — шепчет в моё ухо, обдавая влажным дыханием.

Тянусь к его мокрому уху, нечаянно целую и делаю то, о чём просит:

— ДАА-МИ-ЕЕН… — тяну, раздвигая слоги, пропевая гласные.

И происходит нечто необыкновенное: он закрывает глаза и словно падает, проваливается в мягкое сладкое пространство, приоткрыв губы, расслабив объятия.

— Ещё… — не открывая глаз.

— Да-ми-ен… — выдыхаю снова.

И чёрт меня дери, но я слышу стон! А за ним — то самое, что однажды уже слышала:

— Ева…

— Да-ми-ен…

Он прижимается, уже забыв о своей эрекции, и я млею оттого, насколько приятно чувствовать её животом. Мы снова целуемся, щедро лаская друг друга, запуская межгалактическую станцию и её пилотов в единственный в своём роде Космос, едва рождённый и существующий только для двоих.

Домой добираемся ближе к трём ночи. Горячий душ — лучшее средство при переохлаждении! А после холодного бассейна — ещё и райское наслаждение.

Отогревшись и высушив наспех волосы, закапываюсь в своей постели и почти мгновенно проваливаюсь в крепкий здоровый сон. Просыпаюсь оттого, что плыву. И это плавание не назовёшь мягким: временами меня основательно потряхивает. Лишь когда холодная простынь касается моей спины, а в шею утыкается чей-то холодный нос и губы, я открываю глаза, вижу деревянный потолок, окно в нём, и понимаю, что Дамиен нахально, самовольно и без предупреждения утащил меня в свою берлогу.

Какое-то время лежу, глядя на пятна лунного света на сосновом потолке, вдыхая запах свежести и мужского геля для душа, прислушиваясь к рваному усиленному дыханию того, кто обжигает жаром мою шею, и размышляю о сексе. В Брисбене у меня случались бойфренды, но дальше поцелуев дело никогда не заходило. Главным образом по той причине, что я не видела в этом ни необходимости, ни потребности. С Дамиеном с самого начала всё было иначе: несмотря на уже вторую ночёвку вместе, в обнимку и на одной территории, мы оба, кажется, не решаемся переступить черту. Хоть и не настоящие, но ведь всё-таки брат и сестра, то есть — одна семья. Что, если ничего из нас судьбоносного не выйдет (а в девятнадцать это мало у кого выходит в принципе!)? Как потом смотреть родителям в глаза? Как переживать семейные Дни Рождения, Рождество и прочие неизбежные праздники?

Но есть одно тяжеловесное, железобетонное «НО»: на этот раз я не уверена, что вижу в сексе необходимость, но вот совершенно точно хочу. И если он, этот большой и горячий, уже так подозрительно ровно дышащий монстр посягнёт на мою непорочность — она с радостью и, возможно, даже с подскоком сдаст свои позиции.

Однако дыхание всё тише и тише, спокойнее и спокойнее, пока не становится практически беззвучным: моё чудовище, сбросившее весь тестостерон в бассейне, погрузилось в свой безмятежный сон, а я, хоть и разочарованная, почти сразу же следую за ним.

Глава 32. Перемены

Я вижу розовую воду. Много розовой воды окружает моё невесомое тело со всех сторон и до самого горизонта. Она спокойна, в ней нет волн или почти нет, потому что меня качает. Легко, едва заметно, как если бы я не плавала в воде, а лежала в колыбели. Я наблюдаю, как красный солнечный диск медленно прячется за линией, разделяющей необычно яркое синее небо и водное пространство, и плаваю в красоте и безмятежности.

Открываю глаза, яркий прямоугольник дневного света почти ослепляет, возвращая в реальность. Я щурюсь, стараясь к нему привыкнуть, иногда опускаю веки, в надежде вернуться в розовый сон, как вдруг осознаю нечто тяжёлое и тёплое на своей талии. Медленно вспоминаю, где я нахожусь и с кем. Осторожно разворачиваюсь, чтобы не разбудить, и обнаруживаю пару хитрющих глаз и радужную улыбку.

— Привет, — сонно здороваюсь.

— Привет, — улыбается ещё шире. — Как спалось?

— Хорошо, а тебе?

— А мне…

Дамиен делает паузу и придвигается ближе, почти коснувшись своим носом моего.

— А мне — как никогда хорошо! — заявляет шёпотом.

И я тону в его глазах. Они необычные, не такие, как всегда, а бесконечно красивые, глубокие, затягивающие. Зрачки против света максимально сужены, и я могу видеть рисунок радужки. Именно рисунок, потому что, оказывается, глаза Дамиена не карие, они зелёные! Настоящий насыщенный тёмно-зелёный оттенок, перетекающий в карамельно-шоколадный у самого-самого зрачка. В некоторых местах коричневого цвета больше, как если бы зажатый в кольце непокорный шоколад вдруг вырвался и выплеснулся на территорию спокойного, правильного, предсказуемого зелёного. Бунтарские глаза. Такие же, как и тот, кто видит ими меня.

— Что ты там высматриваешь? — спрашивает, нежно убирая с моего лба прядь спутанных после ночи волос.

— Какого цвета твои глаза, Дамиен?

— Ты мне скажи, — усмехается.

— Нет, я серьёзно, что в паспорте указано?

— Карие.

— Но они не карие, они зелёные!

— Да?

— Да.

— Возможно, — улыбается.

— Тебе и на это наплевать?

— Совершенно. Цвет глаз ведь на остроту зрения не влияет?