За мгновения до...

Моё сердце колотится так громко, что я боюсь, его услышат на соседней улице. Не выдерживаю и опускаю голову, отчаявшись ухватить хоть одну из тысяч мыслей, мелькающих в моей голове, самая частая из которых: «Он тоже не спит? Почему он не спит? Почему он до сих пор не спит, ведь уже почти половина шестого утра?!».

Одно быстрое движение — Дамиен резко перебрасывает ноги через борт своего балкона и спустя мгновение уже стоит передо мной. Он раздет по пояс, его домашние светло-серые штаны уже намокли, но не так сильно, как я. И он делает то, чего я меньше всего ожидаю — обнимает. Его сильные руки заключают мои плечи в мягкое кольцо, мой нос оказывается уткнутым в его ещё тёплую, но уже мокрую грудь, и, вдыхая непривычный запах мужского геля для душа, я молюсь Богу, прошу его о том, чтобы всё это не было розыгрышем. Чтобы происходящее не оказалось глупейшей шуткой или просто сном. А если, всё же, это сон, то я хочу спать вечно…

Я зажимала в себе это упрямое чувство слишком долго и слишком жестоко, но теперь оно вырвалось наружу: израненное, измученное, кровоточащее рваными царапинами от колючей проволоки моего благоразумия и упрямства. Но оно такое огромное, необъятное! Я ощущаю его везде, повсюду, оно во мне и вокруг меня, в моей груди, ладонях, пальцах, в глазах и даже в носу, но больше всего его на моих губах…

Мне страшно. Мне до безумия страшно, что Дамиен отнимет руки и скажет, что всё это было каким-нибудь идиотским спором. Этот страх парализует настолько, что я не могу дышать: так и стою, затаив дыхание, прижавшись щекой к горячей, пахнущей мускусом и мылом коже.

— Ты вся мокрая… нравится мокнуть?

— Да…

— Чтобы заболеть?

— Чтобы у тебя был повод прийти и вылечить…

И я слышу это бум-бум, бум-бум в его груди. Размеренное, спокойное, искреннее. Так не бьётся ложь, жестокость, вероломство. Так бьётся сердце, и почему-то я ему верю. В эту секунду, в этот момент мой страх рассеивается, и я совершаю свой первый глубокий вдох, открывая замки, распахивая настежь двери, чтобы впустить его полностью — моё чувство. Я дышу, и я люблю.

Прижимаюсь всем своим телом к его мокрому, сильному, обнимаю его обеими руками, тянусь, стараюсь обхватить как можно больше и для этого даже встаю на цыпочках. Закрываю глаза и впервые отпускаю себя, позволяю раствориться, отдаться тому, к чему так безумно тянет.

И меня встречают именно так, как было написано в моих девичьих сказках-грёзах: мягкие замёрзшие губы целуют мои веки, брови, скулы, и делают это настолько нежно, осторожно, будто я — и не я вовсе, а несбыточная мечта. Эти неугомонные, но пока ещё робкие губы любят мои глаза, нос, щёки — они повсюду, но больше всего их на моих губах. Мы не целуемся, нет, мы познаём друг друга медленно, неспешно, осторожно, не замечая, что дождь усилился, что оба промокли, что уже почти рассвело, и скоро начнут просыпаться соседи.

Дамиен развит физически и так красив… Мои ладони скользят по его плечам, бицепсам, предплечьям, пальцы растирают дождевые капли и струйки по груди, прижимаясь к которой я чувствую себя маленькой хрупкой птицей.

Он удивлён и, может быть, даже шокирован такой откровенностью моих действий, но я не знаю, что будет дальше, что ждёт меня завтра, и сегодня, пока он мой, хочу трогать его, гладить, узнать, каков он на ощупь, насколько упруги его мышцы, как много нежности в его поцелуях и силы в объятиях…

Меня пробирает дрожью, но не от холода, а снова от страха, от панической боязни проснуться, и осознать, что всё происходящее — извращённая игра моего воображения.

Дамиен обнимает крепче, уткнув мой нос в собственное плечо, словно знает, в чём именно я нуждаюсь и даёт всё, что необходимо: и поцелуи, и объятия, и время. А я так устала от одиночества, от полнейшего отсутствия в моей жизни человеческого тепла и ласки, что все принципы готовы сдаться. Его горячая ладонь медленно сползает по спине, задерживаясь на пояснице, обжигая, умножая ту самую сладко тянущую боль в нижней части моего живота:

— Ева…

Его голос — самый важный во всей Вселенной, самый восхитительный, самый сладкий в природе звук.

— Ева…

И это бархатное, томно растянутое «Ева» окутывает всё моё существо мягким покрывалом интимности. В нём так много всего, что мне не нужно слов, признаний, заявлений. Всё, что необходимо знать, я слышу в каждом выдыхаемом им звуке, во вкрадчивом шёпоте, в растянутом «А», в восхищённо — возбуждённом «Е». Дамиен раз за разом повторяет моё имя, будто заговаривает, заколдовывает, и я и в самом деле чувствую, как волшебство его касаний, поцелуев, ласк усмиряет мой нрав, растушёвывает сомнения, выпускает на волю то чувство, которое уже невозможно давить.

— Ева…

— Да?

— Я не хотел оскорблять тебя… и твою мать тоже. Я так не думаю, не считаю ни тебя, ни её… Прости!

— Прощаю…

Не успеваю опомниться, как оказываюсь в крепких руках, проплываю свою комнату, лестницу наверх, попадаю в просторную мансарду и приземляюсь на его огромный икеевский матрас.