За миг до тебя

Слушая неторопливый Серёжин рассказ и расцвечивая его в воображении стереоскопическими картинками, Инна незаметно для себя перешагнула зыбкую грань между явью и сном. Она уже сама спускалась по высоким каменным ступенькам вниз — двадцать одна, двадцать две, двадцать три, и на двадцать седьмой споткнулась. Чуть не упала, но через три ступени ждал квадратный пролёт, и она удержалась на ногах, только вздрогнула всем телом и почти проснулась. Открыла глаза, никакого эффекта — темень, хоть глаз выколи. Неуверенно протянула вперед тонкие пальцы, пощупала воздух, он стал теплее и как-то неспешно двигался, словно дышал. Вдох-выдох, вдох-выдох.

Левая нога не подчинялась, пришлось её поднимать и опускать силой. Прихрамывая, Инна добралась до места, где воздушные порывы усиливались. Лестница закончилась, впереди зияла пустота. Она была никакой: безтелесной, необоняемой — настоящая бездна из фильма ужасов, в то же время живая, тёплая, интенсивно принюхивается к тебе, раскладывает тебя на мельчайшие частицы и анализирует на уровне громоздких абракадабрских формул. От долгого созерцания темноты в глазах заплясали красные чёртики. Ещё шажок, закрепляем левую ногу, так, и полшажка…

Над головой невидимой рукой зажглись лампочки. Они вспыхивали поочерёдно: одна, вторая, третья и так далее, пока не осветился весь коридор — длинный и широкий, упирающийся в две плотно сомкнутые двери, издалека кажущиеся крошечными, ненастоящими. От яркого света чертики в глазах слились с пестрящей рябью, а когда рассеялись, Инна увидела мужчину. Он стоял посреди коридора возле двери на шарнирах, распахнутой настежь и черной от копоти. Худой и сутулый, заросший щетиной до самых бровей, он призывно махал ей рукою. Инна сразу безоговорочно прониклась к нему доверием и пошла, точней побежала, приволакивая ногу, срывая дыхание… Ближе, ближе… Мужчина бережно прижимал к груди картонную коробку, такая коробка была у неё в детстве, в ней укладывались спать любимые игрушки. С каждым шагом коробка увеличивалась в размерах, и становились видны рисунки на её боках: лавочка, забор, крыльцо и целлофановое окно, прилепленное синей изолентой к неровно вырезанной дырке… лицо в проёме с лазуритовыми глазами — это лицо куклы Тани, окончившей свой век на старом шифоньере.

"Мамочки, нет! Пожалуйста, нет… пожалуйста…" Страх парализует тело, и Инна падает, не успев добежать до цели. Падает и просыпается. Так странно видеть себя со стороны: вот она лежит в постели на сбитой простыне, неудобно поджав к животу затекшую ногу, а за окном светает и комната приобретает привычные очертания. На часах без четверти пять, это значит, спала она от силы минут двадцать… Последнее слово, захваченное из сна — "прости". Кто-то просил у неё прощения… или она просила?

"Нет, пожалуйста… пожалуйста… мама…"

Окончательно очнувшись, Инна убедилась, что на сей раз говорит не сама. Её словами, реанимируя только что случившийся сон, бредит Серёжа. Выпрастав руки из-под одеяла, он обхватил ими голову, откинул её, расплющив затылок о шею, и жалобно звал свою маму. Она мигом подскочила к нему и убедилась в догадке — он пылал, температура зашкаливала за сорок градусов. Будить бесполезно, сознание Серёжи потерялось в горящем пульсирующем теле. Быстро на кухню, только спокойствие! Сорвав со стены полотенце вместе с крючком на присоске, она ногой отчекнула крючок под раковину, смочила ткань тёплой водой, рывком откупорила уксус, обрызгав пижаму. Едкий запах перебродившего вина отрезвил… Нашарила в аптечке капсулу аммиака, на всякий случай завернула в марлю, чтобы не разбить раньше времени.

Обложив Серёжин лоб остывшим кислым полотенцем, Инна принялась искать спиртное. Где-то оставалась початая бутылка джина со смешным мужиком в красных гольфах и черном берете на этикетке. Эмиль уговорил её попробовать эту гадость, пахнущую одеколоном, чтобы отпраздновать встречу. Инна точно помнит, что недавно видела злосчастный берет, совсем недавно, и готова поклясться — разглядела, что из него торчит пышное перо!

Джин отыскался в секретере, заваленный бумагами, которые она перебазировала, освобождая Сашин письменный стол. Вот он, красавец, слава богу. Собрав в голове разрозненные познания о лечебных свойствах можжевеловой водки, красиво именуемой джином, Инна припомнила, что та, по утверждению Эмиля, служит профилактическим средством против малярии и тропической лихорадки. Реклама тогда возымела действие, иначе бы она, беспощадная к алкоголю, вылила остатки в унитаз, а бутылку зашвырнула в мусорник.

Как знала, что пригодится! Сейчас именно тот случай — лихорадка помноженная на лихорадку… Лоб и скулы Сергея покрылись обильной испариной, которая стекала вперемешку с уксусом и слезами, без спросу бороздившими складки у глаз, скапливалась в ушных раковинах, впитывалась смятой подушкой. Задрав его футболку до подбородка, Инна протёрла джином грудь и живот. Он больше не звал маму, дышал тяжело и шумно.