За мной следят дым и песок

Кто же глупец не знает, что играет не одиночку, и вправду опровергнет в единой фигуре — этих традиционных: хитреца и простодушного, и подобострастного школяра и крушителя, правдолюбца — и клеветника, моралиста и распутника, гордость природы — и ее фатальную ошибку, обращенных максимами, манишкой или мортирой на разные стороны — к светилу дня и к шатрам ночи, к памятнику — и к общей могиле детей холеры, и к стерегущему двери — и тарарам старых бумаг, и вменяют им языками ангельскими и мышьими, смоквами и подзолом, якшаются, расточают, доказывают — и первый раскрывает истины, или раны и оплошные синяки, а второй разливает елей или масло, а нетерпеливого десятого покидает ожидание, и шов ползет, и последний всплеск перестегивает какие-то лишние пуговицы и перебивает божественные черты — на зооморфные, выпячивает утаенное, линялое, нищенское — и отказывает ему в психологизме.

Кто же мудрец, вправду выкликающий, вызывающий, изгоняющий из Бакалавра — героя, не снимет шляпу, опознав в ком-то из многоглавого юношества — рыцаря справедливости, взявшегося облупить знатный мешок-архив и раздать шафранные радости его аттестатов — тем, у кого нет?

Неукротимый по прозванию Ожидание предавал — шагающую коробку возрастающих и нисходящих, утверждающих и отрицающих, но порой еще вспыхивал, как заслонившийся от пламени полдня южный дом, чьи забрала тревожит ветер — и вдувает в щели, и гоняет по жаркому полумраку комнат — ослепительные золотые тире, и выхватывает случайное — чью-то полуулыбку, пудреницу в облачке пыли и конопатую скулу будильника, рассыпанные — не то динары, не то пистоли, и засвечивает шкалу спидолы — ее расчетнопенсионный столбец, или забытую связку ключей… Неспокойный выгорал — в убранстве и в упрямстве старомодней покинутого богами или армией города, и сглаживался угодливее, чем похеренный направлением шлях.

Ожидание высматривало более сытную пристань, дом без окон, без дверей, хлебный мякиш, горку риса, потому что ютится где хочет, и не почтет ли надежнее — номер четвертый, Старую Туземку, и уже очиняет — ехидным благовременьем, из которого кукла-сидень, нездешняя старуха, замасленная оцепенением, все так же безответно протягивает навстречу мужам науки — дело редких рук своих: птаху далматин, предлагая снять с нее черные печати.

— Неловкое движение, вероятно — нарочитое, — подчеркнул Амалик, — и локоть врезан в хрупкую грудь стеллажа. Звон и ряска осколков сползают с сонливой подземной реки — на земной настил. Осыпали со стеллажей клипсы, вырывали палеты и планшеты — их сердца, со странным одушевлением рвали — и топтали.

— Анналы переведены в технику мятой бумаги, — доложил Бакалавр. — Вброшены в увлекательное искусство оригами. В самолетостроение.

— Я же, найдя, что отнюдь не все проницаемо и расположено смешаться друг с другом, отважился противостоять. Заслонял, препятствовал, но выяснилось — празднующие не любят, когда размахивают руками так часто, как власти — благом народа, и решили обуздать присвоившего частоту — его же шарфом. И на этом вязании фарша… шарфа… фарса… — неожиданно споткнувшийся о слова Амалик менял кожи на чуть не пунцовые и, вконец распустившись, с вызовом признавал: — Так открепили, что кое-что потоптанное — и на моей душе! Меня украсили гематомами.

— Фонарями, которые не нуждались в вашем сиянии, — подхватил безнадежный. — Синюхами и фингалами. Пломбирами, бланшами… — и предполагал почти дружелюбно: — А может, не ряска трещин слетела с реки, но бури вашей души выкипели наружу? Мой брат в учении вечно перебегает столбовые — под колесами, но когда его осадили неблагоприятным прогнозом, он скромничал: я не такой воротила, что меня необходимо давить… Вот и вас зацепили — только протекторы дней и бабочки, пожирательницы одежд… жаль, что им не пришелся — шарф. Но остальное в меру гладко.

— Боевой операции — уже пару недель! — запальчиво оправдался Павел Амалик. — Тогда я был моложе… произнесите: пас-си-онарий. И мне помогали: примочки и кое-какой грим… Между прочим, руководство тоже вознамерилось — рассыпать казус, поскольку не входит в ареал университетское — и даже не примыкает, но с нашей набережной все же вспучилась нехорошая рябь. И спешат смешать с ремонтом и выбелить…