За мной следят дым и песок

Женя Винокур возвращалась с трофеем в кармане и, проходя за спиной перкуссионистки, снимавшей бум со своих тамбуринов и скрежет с каретки, фрондировала: задорно хватала ветерана под микитки. А Клавдия П., упустившая общее направление и не слыхавшая — ни машин, ни шагов, превращалась — в визг бегущей от тигра лани. И в увлеченное начисление Жене еще многого деликта.

— Скажите, пожалуйста, — ахала Женя. — Дочке нельзя поиграть с мамой! Сразу подсидки, сговор с сатрапами, война за рынки сбыта!

Затворив кустящуюся кухню, Женя наливала заказчице и себе по рюмочке и рассказывала:

— Тут еще один жених со мной познакомился! Прогулял, как болонку, в дендрарий. Представь, обещал: если завтра будет хорошая погода, мы снова отправимся на прогулку… Так я не снесла сколько счастья — мне одной! Рванула к недоброшенному любовнику — разделить ночное дежурство в детской клинике — и все, что пошлют в ординаторскую бог и признательные родители маленьких пациентов… — Женя меняла отгоревший патрон на полный дымом и продолжала: — Обратно я ехала на рассветном «фиате». От слова фи. Машина со струями из ноздрей… — и, поднеся к губам вместо микрофона рюмочку, пела с цыганским петухом: — Я ехала домой, душа была полна… Спасибо, не отмахнул к моим ногам бетономешалку!

Наконец, в доме-цехе «Три парки» в самом деле затеялся муж Второй — и притом в превосходствах лет: десять баллов полнокровия и зажиточности против Жени, и та же десятка завершенности — над лесной Голубкой: застрявший меж ними Буриданов осел, но определенно волочился за всеми естественницами, увивался за математикой, ферлакурил с физикой и вертелся при драме, то есть — опять от студии «Штудии». Однако прикрыт фамилией — чудо-шляпой с колокольцами и звонками по всему полю, можно ринуться замуж лишь за фамилию — даже мимо несущего.

— Подписались на верность — в блатном загсе. Сочетающем — в гузне у медведя, — рассказывала Женя, вымеряя очередную клиентку. — В чугунном тухесе января! — и искала карандаш и какую-нибудь поверхность, готовую принять на себя данные гостье сто десять — сто десять — сто тридцать, но и те, и эти зависали в дыму. — Так что невеста выдалась в двух кофтах вот с таким карманом — слоновьим ухом, плюс жаркие панталоны с начесом и фата в стиле малахай… сейчас надену цитату… то есть кофту — процитирую тебе свадебные торжества… а второй брачующийся, чтобы не рассыпался на озноб, пургу и мелкую жопу, был упрочен спиртом.

Но и тут все надеялись: Второй — не последний, впрочем, насытив надежду, можно ль надежду питать? Нет и надежды на то… Хотя муж Второй расковался и расфрантился, отточил потребности — от похвальных до совершенных и продолжительных, раздвинулся в Жениных объятиях — по гостеприимству их и в традициях дома вышел в ударники: и в оценках, не так полученных, как отпущенных, и в ежемесячных взносах — в избитые сюжеты, отбивающие его друг у друга, и переколотил все кувшины с временем, запасенным впрок…

Однако по письменном заверении о снизошедших на Второго премудростях открылось мужу, что всякое знание отравлено сомнением: хорошо ли, что лист, и снег, и пыль зачастили сходить к нему с барабанным боем и с топотом кобылиц? Настолько ли сущее — табак и дым, что пути к подробностям смутны, а бутоны-штепсели, распустившись искрами, долго ли освещают? Как опровергнуть бесконечность падения: не только остроты ножей и халатов с шелковою кистью, но культуры обслуживания, и зубных протезов — белых роз лепестков, и бдительности, что вот-вот отбросит различие меж батонами хлеба и батонами ситца, и задвинет горшки обеда — в горшки ночи, а полный мех вина — не успеешь облизнуться — уж пустая кожа? И если человек в Никитской проталине, в сей протаявшей мастерской — и швец и жрец, и штабист-диспетчер квартирного кофе — скверного квартерона, то налицо — вряд ли недоработка, скорее липкая нерасчлененность, и скорее все перечисленные — варвары, но есть ли от этого польза под солнцем? Может, обескураженному в ликовании чувств лучше было явиться — на похоронную вечерю, чем на свадебную?