За мной следят дым и песок

Тогда любитель гостей заметил: званых — что букв в газетном буме, извергнутом полдневными и вечерними городами, а избранных — лишь на шапку, и раз уж вы — натощак, затем что не откусите царского стола, расточись вам тракт — достарханом, голубой скатертью, полной голубей, и свернул из списка воздушный корабль… А праздный прохожий, колобродя по дорогам завышенным и просевшим, нашел рухнувший корабль — или идущую на убыль иную ладью, то есть список — и в новый день решил наполнить неясными избранными — собственный дом, будто допыжившийся — до приличного, хотя подчистую насыпной и хоровой, завлечь на свое Первое мая — пожалуйте в фас — в наш фарс, форсируйте чертог во втором этаже, опущенное дворцом звено, но коридор и кухня — на тьму квартирующих, плюс проникшие со двора и вышедшие из скважин некоторые фауна и флора, и обставшие поверхности вещдоки… Ваш шпрехшталмейстер — некто Хохмачик, на четверть — деревянный, недавно выиграл знатную войну и взял приз — новую ногу, бревенчатую или чурбанную, а с ним вас приветят его возлюбленная жена, сотворенная из розоволистного света, правда — не навсегда, и уроженцы их скоротечного счастья — комедиант на комедианте и книжник на книжнике — в рост ворот, и подносящая кушанья — кухарка или нянька со спиной в три колесных спицы, голова — снежный ком, надушена сердечными каплями и ментолами, умащена ихтиоловыми и вазелиновыми мастиками и прочее миро. Кто из комедиантов дома нашел на дороге список, не уточняется.

Раут, вывернувшись из мизера, норовил потрафить пирожком и бонбошкой — и весям, и проселкам, и откатывали ось, чтоб протаял пустырь для танцев, а на батманах ловчились отпнуть столбы и тумбы, буйки и все масленки и светильники, подмыть межи и горизонт и видеть — сквозь… Кто-то упрашивал помедлить, ибо должен быть еще один гость — притом несравненный… мой миленький дружок, прелестный пастушок, но, вероятно, выпасал — или пописывал пасторали, не то случился — в низовьях списка, и не удосужились дочитать сию коломенскую или владимирскую версту, но накидывали и пастбища, и паству, а к меню прикопалась зловредная рыбка — эта сиротка, куда ни заплывет, весь сортамент сбивала с размеренности и была не готова плавать по подводным гротам и чревам… К тому же собравшиеся уверяли, что не встречались — лет тысячу, что, бесспорно, надлежало обкалякать, обтараторить, и никак не могли насытиться свиристелями и пищухами своих тысяч и напиться умолчаниями, и так щедро задувало — с медовых пасек и просек… В общем, дело поворачивалось пространно, радостям ли спешить перестать? Жизнь, возможно, коротковата, но радости — не иссякнут. И никто увеселяющийся не сидел сложа руки, ни, конечно, ноги.

Званная из нетерпеливых винокуров и на ходу прозванная — Золотая Ножка, заметив, что ожидание главных подозреваемых в несравненности — скучней торфяных болот, и если откладывать на потом, не отнесло бы — в пережитки мира, в перепевы, рытвины и траншеи, откупоривала вино любви — шипящий колчан со стрелами, и сидела в раскрытом окне, представив ветру гранд-платье собственной выдувки, подкрепив высыпавший на платье белый горошек натуральным морковным и ярко выраженным неопределенно-огуречным: примочки, нашлепки, нарезки, распускала каракули дыма и, проставив на подоконнике дуршлачную пару — свои босоножки, помахивала над улицей — златоножкой. Которой и подмахнула — двум кавалерам фланерам, и ответили снизу верховую в окне: один — обширной плантаторской шляпой из чуткой соломки, впускавшей сквозь себя и кавалер-пятерню, и фокусы кленов, ладивших выскользнуть из замкнутых на аграфы, пряжки и колки багряниц — сразу в сентябрь, и промельки мостовой, примерявшей мины «Я — Эмма», «Москвич» и даже «Я — чайка», а другой кавалер выплеснул — морщинистый носовой платок, модель и цвет — лопух. Отведавшая колчанный напиток замечала обходительным: что проку перебирать походки, посадки, показания, изречения, из какой взяться кулисы и в которую стряхнуться, если время — в хороводе бурно восславляющих жизнь? На что улицыны безлошадные отвечали: мы и торопимся — в ваш чарующий хоровод, вот и адрес… и искали за подкладкой, под стелькой и в каблуке — и не нашли, но к чему расточаться, когда подано — услаждаться и тешиться? Поправлять себя и окружающих, крутить вальсы, натаптывать мазурки и отшаркивать чарльстон? Так ли срочно отчитываться, почему сорвали себе на прожитие — эту бренную скорлупу, и зачем процарапаны на ландкарте — похождения и ориентировки, что сегодня ведут — к хорошеющим в этом окне гулякам? И, несмотря на грузы — предпосылки, отсылки и прибившиеся к ним обстоятельства, легко поднялись во второй этаж и, поплутав по переходам, соединились с погулянками.

Однако, заливая гимны и вытанцовывая со всеми барышнями кряду, отщелкивая и пришлепывая, возможный из Диоскуров Кастор вкладывал каждой в ушко шелест о своем спутнике: