За мной следят дым и песок

Увы, бредившие жаркой встречей и костюмировались — к пуншу негаснущих дружб и к говорящей о крепости братства более крепкой винотеке И. Л., к винегрету новостей, соленьям и пряностям определений, и к символу пути, творческой неуспокоенности, перебирания гор и долов — к бараньей ноге, запеченной в соколах и в ласточках, при меньшей корректности — к рубцу пикировок, пылких споров, состязания идей, но под медом сердечности, под смоквами преданности — под сочными фигами, то есть влетели — в платья-прелюдии скорых радостей, сбросив глухоту и непробиваемость — бронежилеты, маскхалаты, каски, или домино и бауты, или покров «Подворье горностаев» — на пороге путешествия, ввалились в прикиды-пересмешники и теперь обносили перезвоном манишек, брыжей, подвесок и журчаньем шелковых лацканов и розеток — заздравные и застольные, или разводили стрижами фалд и тремоло подвязок и перекусываемых бореем пуговиц, и тремором догрузившего остов одежд до остойчивости — львиный рык запущенных морозильных агрегатов, словом, весьма разошлись в укорочении, редукции и схематичности гардероба — с территориальной модой, промахнувшись — на три петли шарфа, опростоволосившись — на уложенную вкруг головы водоплавающую крысу, и пронесли на себе сквозь низость температур — ни бедной твари, ни ласки твари, ни защитной норки…

Не догадались и новые дети муз подстегнуть на свое почти аккордное продвижение — энергию пусть не солнца и приливов, но — луны и ее лунатиков, харизму тьмы и, не нащупав положительных черт белого цвета, запрячь — добротность отталкивающих: всеядность и властолюбие, шантаж, несмываемость, зато втанцевались и вцеловались — в массовые гуляния метелей, взубрились в заиндевевшую обмотку их хороводов, и, чтобы выкосить проход — в этих странных сближениях, хотя бы звуковую дорожку в теноровой активности волков — или в меццо химер, приходилось, уже подвинув поиск на три и пять фаз, откатывать на четыре — в прообраз леденящих отелей, в айс-предтечу вокзал, и окружать уникальный инструмент познания, свое тело — терапией замкнутых стен, чье оживляющее, заживляющее тепло, выпав в антитезу, особенно искрило и прожигало, заодно принять старку-микст — тающую, но крепкую изморозь достигнутого, и подкрепиться сырной тарелкой парадоксов, разбитых вдоль их пути, и иной сытной пищей для размышлений. Наконец, сойдя с острия задувания, возжечь огонь самокритики и пустить дым — возможно, этот запеленгует и оголит Интересное Лицо, за которым — nota bene: следят дым и что-то сыпное.

И вообще на холодке отчуждения, на границе двух сред — моторики и аморфности — поступательность правды слабее, ибо значения ее мерцают. На Сен-Готарде меж безусадочным кочевьем — и оседлостью, полеглостью, разложением… На губе: раскатав справа — то, слева — это.

Коротко говоря, путешествие удлинялось и раскошеливалось на новые уровни, не позволяя высмотреть с достоверностью, ответит ли устье его — вселившемуся в Причастного № 1001 союзу прекрасных душ и подъятых чаш, и ликованиям и волшебным рассказам, благородно снимающим диагноз — здешнему обществу, чуть не отчеканенный подопечными Полигимнии и Евтерпы, едва не смороженное, невзирая на принцессу-грезу — стройку и высотность перспектив, что в партере — злоупотребляют, лимонят сценографию наших вчера и завтра: кто-то высадил улицу из цветущей долины — в первопуток… Или клотик одиссеи более отклоняется — к созревшему в Спутнике незатейливому: дежурной развязке, крещению темы — в следующую. Впрочем, тоже сказался обходительным — и ничем не выдал охоты ни к дежурству, ни к выносу креста. И трудно было сосчитать, сколько еще складок, наплывов и перегибов тропы, ее битых выемок и забитых стрелок предстоит утюжить почетным гостям города, прежде чем узрят, что им мило, а не казус, которым порой к нам выходят — не те, с кем мы возбудили встречу, а неожиданный контингент… Сколько утиснется в распечатанные гостями объятия — просторов и поприщ, сроков и мер, прежде чем погаснут и эти, и упразднятся, уступив — Интересному Лицу?

Вдруг в очередной из переслоенных дымом вылазок, точнее, в одном из малых исследовательских походов, вводящихся за постижением загадок природы и воспитанием воли — в непрерывный процесс, пытливые усмотрели — выложенную на дальнем снегу вероятность чуда: штуки золота, вероятный клад! И, опираясь на оставшиеся ресурсы гуманитарного: канон «Нахождение сокровищ», модель поведения человека года — или человека-легенды, а отчасти и обретя вдохновение, демонстрировали мощный старт и шпарили — по нордическому пределу, и чесали и неслись по млечному коридору — в летучем формировании препятствий… Но, поддержанные метелью, увы! — обнеслись: сбились на другой наполнитель вероятного клада и, прибыв на точку, были преданы — беспощадному разочарованию и приписке покрывших ледяной сугроб чушек золота — к расточительным отблескам вечерних огней.