За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

6 сентября недолговечный Государственный совет Советского Союза, созданный накануне и состоявший из президентов всех республик под председательством Горбачева, принял официальное решение о признании независимости трех Балтийских государств. Наши собственные колебания по этому поводу утратили всякое значение и выветрились из памяти. В середине сентября Ельцин пригласил европейских послов на встречу в Белом Доме. К нам обратился Леннарт Мери, эстонский министр иностранных дел (позднее Президент Эстонии). Он начал говорить по-английски отличные вещи по поводу прав человека и независимости Прибалтики; затем повернулся к Ельцину и сказал, что хочет говорить по-русски, несмотря на то, что этот язык 50 лет насильно навязывался ему и его народу. Эстонцы настрадались от тоталитарной диктатуры Советского Союза, но то же самое можно сказать и о русских. При всей своей ненависти к русской системе, эстонцы никогда не питали ненависти к русским, чей язык, литература и культура внушают им глубокое уважение. Это был трогательный жест примирения.

Хотя я полагал, что русские уйдут из своей империи мирно, но в то же время по-прежнему считал, что они будут стремиться удержать природную границу, которую веками отстаивали на Северном Кавказе в качестве щита от военных посягательств Турции и Ирана. Но в ноябре 1990 года «Чеченский национальный съезд» провозгласил суверенитет Чечено-Ингушетии: две малые национальности, этнически почти неотличимые, еще были объединены в тот момент в одной автономной республике. И события приобрели драматический характер. Бывший советский генерал военно-воздушных сил Джохар Дудаев, один из немногих чеченцев, дослужившихся в СССР до высокого звания, возглавив в июне 1991 года названный съезд, воспользовался сумятицей в Москве и решил расширить пространство для маневра с целью достижения независимости Чечни. Вице-президент Руцкой, тоже бывший военный, но с плохо развитым политическим чутьем, имел на этот счет собственный рецепт решения проблемы, почерпнутый из опыта войны в Афганистане. «Кишлак нас обстреливает, и кого-то убивают, — сказал он как-то одному из высокопоставленных офицеров КГБ. — Я посылаю пару самолетов, и от кишлака ничего не остается. После того как я сожгу пару кишлаков, они перестанут стрелять»[82]. В итоге Российский парламент предъявил Дудаеву ультиматум; 8 ноября Ельцин, по совету Руцкого, объявил в Чечне чрезвычайное положение и приказал арестовать Дудаева. Горбачев запретил войскам участвовать в этой операции. Но на него просто не обратили внимания. В Грозный, столицу Чечни, было послано 600 солдат российского Министерства внутренних дел. Однако спустя несколько дней они были вынуждены уйти, что называется, поджав хвост; возвращались на автобусах, без оружия, потому что их самолет был захвачен чеченцами. 11 ноября Российский парламент отменил указ Ельцина о чрезвычайном положении.

Руцкой часто презрительно отзывался о демократах, говоривших об использовании «политических методов» для разрешения чеченского кризиса. Это все равно, что приказать вообще ничего не делать, сказал он мне. Когда Ельцин издал свой указ, Дудаев имел под ружьем всего 150 человек. Месяц спустя у него было уже 35 тысяч. Сам Руцкой, заявил он, поступил бы с Дудаевым точно так же, как Запад поступил с Саддамом Хусейном.

Еще летом 1994 года Ельцин придерживался иного мнения: «Если бы мы применили против Чечни силу, весь Кавказ погрузился бы в такой хаос и кровопролитие, что нас никто никогда бы не простил». Однако уже через четыре месяца русские вторглись в Чечню, что привело к катастрофическим последствиям, о которых говорил до этого сам Ельцин.

Тем временем Горбачев продолжал свои отчаянные усилия по сколачиванию Союзного договора. На совещаниях, которые следовали одно за другим в Москве, Алма-Ате, в дискредитированном Советском парламенте, предлагались на утверждение проекты экономических соглашений, общих фискальных систем, единого военного командования. Но все эти совещания всякий раз бойкотировали одна или несколько республик. Положение Ельцина становилось все более двусмысленным. Украинцы были преисполнены решимости неуклонно идти по пути достижения полной независимости. На встрече в Лейпциге в конце октября я сказал Дугласу Херду и министру иностранных дел Германии Гансу Дитриху Геншеру, что в лучшем случае нам можно надеяться лишь на сохранение не более чем «видимости» прежнего Союза.