За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

Еще до прибытия в Москву я решил познакомиться со всеми видными экономистами, которых мог разыскать. Абалкин, глава Института экономики, был спокойным, вдумчивым и печальным, как если бы все только что позабыли о его дне рождения. Когда в начале 1988 года он посетил Лондон, он говорил мне, что японцы потому преуспевают в сравнении с Советским Союзом, что их общество феодальное и коллективистское, тогда как русские — христиане, для которых отдельная личность превыше всего. Довольно неожиданное заявление в устах коммунистического чиновника. Богомолов, возглавлявший Институт экономики мировой социалистической системы, был по натуре более жизнерадостным. Его институт находился в авангарде «нового мышления» как по политическим, так и по экономическим вопросам. Это его коллега Дашичев предостерег политбюро в апреле 1989 года, что воссоединение Германии неизбежно. Богомолов все более ожесточался по мере того, как «шестидесятников» при Ельцине стали вытеснять Гайдар и «младотурки». В ноябре 1987 года в Лондон приехал Аганбегян. Во время неофициального обеда он пытался объяснить, как советские цепи будут сбрасываться постепенно и в течение определенного периода. Он не был убедителен ни в теории, ни на практике, и у слушателей складывалось отчетливое впечатление, что предметом он фактически не владеет. Впоследствии он разошелся с Горбачевым по вопросу о кризисе в Армении и стал успешно действовать на экономическом поприще в постсоветский период. Заместитель директора Центрального экономико-математического института Петраков, с которым я познакомился в 1990 году, разумно говорил о необходимости сократить дефицит, установить контроль над количеством денежной массы, находящейся в обращении, и снизить инфляцию. В этом вряд ли с ним мог поспорить самый ортодоксальный западный экономист. Однако и находясь на посту, и вне своего кабинета он и другие, подобные ему люди, оказывались бессильными повлиять на решение главного вопроса: каким образом достигнуть этих желанных целей на практике. Они бегло и умно рассуждали о необходимости перемен, но если брались за осуществление радикальных практических мер, без которых перемены невозможны, то не могли добиться желаемого результата. Сами они были виноваты в этом только отчасти. Их идеи могли быть осуществлены лишь при условии решительной поддержки со стороны политического руководства. А оказывать такую поддержку Горбачев никогда не хотел.

Перемены были в равной мере невозможны и без далеко идущей перестройки банковской и денежной систем. В отличие от своих коллег в среде индустриальной и банковской бюрократии, некоторые советские банкиры имели кое-какое представление о том, как функционирует настоящая экономика, ибо им неизбежно приходилось иметь дело с финансовыми и коммерческими организациями в капиталистических странах. Вскоре после того как прибыл в Москву, я посетил Гаретовского, председателя советского Государственного банка, с которым познакомился в Лондоне. Его главной целью было включить в свод законов закон об управлении банковским делом. Перспективы он расценивал пессимистически. Никто в Советском Союзе, кроме него и горстки его коллег в Центральном банке, сказал он, не имеет представления о том, что такое настоящая банковская система. Суждение это не было слишком суровым. Когда председатель Английского банка сообщил на семинаре московских «банкиров» в конце 1990 года, что кредитная ставка на личный заем в Англии составляет свыше 25 процентов, один из присутствующих ахнул: «Но это же ростовщичество». Правда, в марте 1992 года я познакомился в Сибири с женщиной-банкиром, которая заявила мне, что предоставлять кредит попавшим в беду фирмам — ее «священный долг». Она не понимала, зачем фирмам нужен финансовый план теперь, когда больше не существует всесоюзного Министерства финансов, которому надо было бы его представлять. Но не таких банкиров поддерживали бюрократы, политики, управляющие заводами и идеологи. Сообща они и выхолостили проект закона Гаретовского, вычеркнув из него статью о регулирующей роли Государственного банка, о средствах проведения фискальной политики и политики в сфере процентной ставки, а также о ясном определении функций новых инвестиционных банков, которые перестройка должна была бы поощрять.