За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

В 1974 году Байбаков, председатель Госплана, предупредил, что экономика находится в серьезной беде. Дух партийных чиновников упал, когда они поняли масштабы и характер кризиса. Горбачев вспоминает, что недовольство среди простого народа усиливалось по мере того, как количество и ассортимент товаров в магазинах снижались[86]. Ельцин, бывший в то время первым секретарем обкома, заявил жителям Свердловска в 1981 году, что рационирование продовольствия будет продолжаться: семьи могут рассчитывать на получение не более одного килограмма мяса на человека по праздничным дням — то есть 1 Мая и в годовщину Октябрьской революции. По уровню потребления на душу населения Советский Союз к концу 80-х годов занимал 77 место в мире. 44 процента советских пенсионеров получали пенсии ниже официального прожиточного минимума[87]. В 1989 году горбачевский министр здравоохранения Чазов сообщил, что в одной из каждых четырех советских больниц нет канализации, в одной из каждых шести — водопроводной воды; что десятки тысяч медицинских работников получают зарплату, близкую к черте бедности, и что СССР тратит на здравоохранение меньше, чем любая другая развитая страна[88]. Советская экономика и система социального обеспечения провалились задолго до того, как Горбачев начал свои реформы. В последующие годы эти печальные факты позабылись, когда народ по понятной причине, а коммунисты и националистические политики — из своекорыстных соображений, стали обвинять Горбачева, а затем и Ельцина в страданиях, которые пришлось пережить столь многим русским в 90-е годы.

Горбачев осознал нарастающий кризис еще до того, как прибыл в Москву на работу в центральные органы партии. Однако положение оказалось даже хуже, чем он ожидал. Он узнал, что оборона и военный сектор промышленности стали абсолютным приоритетом для тех, кто принимает решения. В советской системе все было подчинено политике поддержания стратегического паритета с США, распространения политического влияния Советского Союза за пределы Европы и осуществления жандармских функций советской империи в Восточной Европе. Брежнев, быть может, соглашался с тем, что экономика не улучшится, пока не будет реформирована система планирования. Однако в его представлении, как и в представлении Устинова, члена политбюро, отвечавшего за оборонную промышленность, даже производство продовольствия было задачей не первостепенной. Как велико было бремя расходов на оборону, остальные члены политбюро не имели возможности узнать: факты скрывались по соображениям «национальной безопасности».

Горбачев разрешил возобновить дискуссию с того места, на котором она была прервана Брежневым. «Шестидесятники» — те, кто в 60-е годы участвовал в общественной полемике, — начали вновь излагать свои идеи публично. Теперь они лучше сознавали, что тактика «латания дыр» не годится, что никакой альтернативы далеко идущим переменам нет. Но «шестидесятники» поначалу были сторонниками постепенных изменений. Перемены должны совершаться, считали они, медленно, сознательно и с учетом накапливаемого опыта. Социализм, что бы под этим ни подразумевалось, — необходимо сохранять. Многие еще не были готовы признать, что сам социализм и был причиной проблемы, хотя столь же многие уже после оккупации Чехословакии, пытавшейся построить «социализм с человеческим лицом», пришли к выводу, что социалистическая система не реформируется. Препятствия любым переменам были поистине громадными. Миллионы бюрократов в партии, правительстве и экономике традиционно были заинтересованы в том, чтобы все оставалось как есть. Советские управляющие обладали недостаточным профессиональным опытом и остерегались порой брать на себя ответственность. Их рабочие наверняка побоялись бы снижения жизненного уровня, который явился бы неизбежным, хотя и преходящим результатом настоящей реформы. Даже ведущие «реформаторы» не обладали достаточно полным знанием всех требуемых условий.