За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

Об их преемниках сто лет спустя такого сказать было нельзя. Постсоветские бизнесмены действовали в стране, где общественная жизнь и общественная мораль уже были извращены. В последние годы существования Советского Союза и в первые годы новой России жадность этих бизнесменов перешла все границы. Люди впервые в жизни увидели выгодные пути к обогащению. Оптимисты проводили в этой связи утешающую параллель между «дикими» русскими капиталистами конца XX века и их американскими предшественниками конца XIX-го. Реалисты указывали на то, что в Америке «диких» капиталистов приструнили, потому что там эффективно действовал закон. Рокфеллеров приручили с помощью антитрестовского закона. В новой России власть закона едва ли вообще существовала, и никаких действенных юридических способов обуздания русских капиталистов не было.

Принятие новых законов в обществе, в котором коррумпированное и слабое правительство не обладает достаточным авторитетом для проведения их в жизнь, не произведет существенных перемен. Лекции иностранцев о необходимости профессионального менеджмента помогали в этом смысле мало. Настоящая перемена могла произойти только в рамках более широкой культурной революции, на путь которой Россия вступит, когда значительное число «новых русских» придет к выводу, что жизнь без правил становится слишком малодоходной или слишком опасной, и что для них же и для их семей лучше пользоваться своим богатством законно и мирно. К началу нового века кое-кто из бывших бандитов попытался купить себе более привлекательный общественный имидж этаких добропорядочных граждан, которым, как выразился один из них, просто делать деньги в конце концов наскучило. Он и его собратья хотели наслаждаться своим богатством мирно, в современной и цивилизованной стране. И они хотели также иметь возможность с чистой совестью отвечать своим внукам на вопросы, что они делали во время Великой капиталистической революции. Даже если это не более чем лицемерие, которое Ларошфуко называл «данью порока в пользу добродетели», все равно — это первый шаг в правильном направлении.

Наряду с бандитами, иногда в союзе с ними, образованные русские тоже осваивали новые капиталистические профессии — банкиров, аудиторов, консультантов. Этот растущий средний класс обнаружил, что наконец-то он может позволить себе то, что средний класс на Западе принимает как нечто само собой разумеющееся, — приличные ванные в своих квартирах, хорошее образование для своих детей, машину, иногда отдых за границей. Путешествовать за рубежом уезжало все большее число русских — от полумиллиона в 1991 году до почти 20 миллионов пятью годами позже. Среди них были отнюдь не только богатые «новые русские» и члены их семей. Матери, принадлежавшие к среднему классу, водили своих детей по музеям Европы. Рабочие из Сибири посещали своих английских зятьев и невесток. Старая политика закрытых дверей, целью которой было оградить русских от заразы внешнего мира, вела к застою. Теперь она волей-неволей была упразднена. Несмотря на финансовый крах 1998 года, новый средний класс оказался более выносливым и стойким, чем ожидали многие. Официальная статистика утверждала, что к 2001 году к этому классу принадлежало более трети населения России.

И все-таки у одного слоя русского общества была своя особая причина для печали. Интеллигенция жаловалась, что старая русская культура умирает: ее захлестывает поток дешевого американского импорта. В конце 1997 года Даниил Гранин с грустью писал, что двухсотлетней истории русской интеллигенции приходит конец. При любых трудностях русская интеллигенция хранила нравственные принципы чести, доброты, добросовестности в труде, порядочности. Но «демократические» политики, которых она поддержала в 1989 году, больше в ней не нуждались: им нужны были банкиры. Интеллигенция больше не была ориентиром и утратила свою функцию. Гранин опасался, что Россию ожидает судьба других государств, где нет интеллигенции, а есть лишь сборище интеллектуалов[93].