За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

В условиях нового плюрализма роль интеллигенции как морального рупора нации и источника альтернативных идей неизбежно должна была уменьшиться. Щедро субсидируемые прежде научные и культурные учреждения перестали при Ельцине получать государственные дотации. Однако после унылого спада музыка, театр и кино начали неожиданно процветать. Русские певцы завоевали оперные залы всего мира. Зрители вновь устремились в театры, чтобы посмотреть авангардные спектакли, которые в советское время были бы запрещены. Старые государственные издательства лопнули, и официально одобряемые авторы уже не могли рассчитывать на издание своих сочинений тиражом в десятки и сотни тысяч экземпляров. Однако по всей стране стали возникать маленькие коммерческие издательства. Пособия для изучения иностранных языков, ведения деловых операций непрерывным потоком сходили с печатных станков. К последнему году существования Советского Союза появилось около 1500 владельцев подобных издательств. К концу 90-х годов это число увеличилось до 12 000. В огромном количестве издавались не только порнография и детективные романы, но и классическая и современная литература. В забитых книгами магазинах всегда толпились покупатели. Умелые и находчивые авторы, не являвшиеся больше совестью нации, начали выпускать литературу хорошего качества, умеренно серьезную. Новый средний класс с восторгом на нее набросился. Русская культура обретала новую жизнь, не теряя своего прежнего острого своеобразия.

Русские, естественно, не видели большой пользы в бесконечном и беспощадном самобичевании. Однако наиболее вдумчивые из них явно страдали от того, что в русской истории было много такого, чем трудно было гордиться, что в большинстве областей западное общество добилось большего успеха, чем Россия. «Слово «Россия», — писал в свое время американский дипломат и историк Джордж Кеннан, — на самом деле не означает существование национального общества, которому суждено знать могущество и величие, — оно означает всего лишь непреодолимое пространство всяческих напастей, нищеты, неумелости и грязи»[94].

«Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног, — но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство» (Из письма Пушкина князю Вяземскому)[95].

Сменявшие друг друга в России режимы пытались создать государственную идеологию, которая противостояла бы вышеназванным настроениям. Граф Бенкендорф, глава царской тайной полиции, осуждая Чаадаева за его мрачную оценку прошлого России, выражался так: «Прошлое России достойно уважения, ее настоящее нельзя назвать иначе как великолепным, что же касается ее будущего, то оно неподвластно даже самому смелому воображению. Вот, дорогой мой, как следует понимать русскую историю и писать о ней»[96]. При Сталине распространялся миф о том, что Россия — родина наиболее значительных технических изобретений современности.

Неудивительно, что несчастья и унижения, выпавшие на долю русского народа после крушения Советского Союза, снова вызвали в качестве своего рода противоядия вспышку нездорового национализма. Тогда вновь ожили старые мифы об особом характере русской истории и русской души. Мессианство русских коммунистов было зеркальным отражением мессианских идей Достоевского и его единомышленников. Бледные версии этих старых споров возникли и в новой России. Ельцин создал комиссию, которой предстояло сочинить новый вариант «Русской национальной идеи». Но он оказался не более убедительным, чем вариант Бенкендорфа. Между тем новая Россия не испытывала того агрессивного национализма, который охватил Германию после ее поражения в Первой мировой войне. Несмотря на широко распространенные за границей опасения, ни общество «Память», ни Жириновский и его сподвижники не задавали политического тона в новой России.

И тем не менее, это русское своеобразие, сознание своей «особости», безусловно, мешало переменам, освобождая людей от чувства ответственности за то, что произошло в их стране: за огромные несправедливости, за несозданные институты и законы, которые ограничивали бы произвол власти. Вину за это трудно было переложить на других. Миф об уникальности России, вера в то, что России суждено нести свет менее счастливым народам, были хотя и утешительным, но плохим ориентиром на пути к будущему России.