За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

Сталин после войны добивался четырех целей: восстановить свою страну, закрепить за собой завоевания военного времени, достигнуть равенства с ядерным потенциалом Америки и проверить на практике, в какой мере он может безнаказанно использовать плоды победы. Всякий раз, когда где-то представлялась возможность, он насаждал режимы сателлитов. Он попытался было проникнуть в персидский Азербайджан, подбивал Северную Корею напасть на Южную. Он надеялся, что массовые коммунистические партии во Франции и Италии обеспечат ему решающее влияние в Западной Европе. Однако всюду сталкивался с мощью Америки и благоразумно отступал. Только однажды он отважился на прямую конфронтацию с американцами. Это закончилось унижением, которое причинила ему американская авиация в Берлине. Больше он никогда на подобную конфронтацию не решался.

Преемники Сталина продолжали держать своих восточно-европейских сателлитов в железной узде. Запад соблюдал правила и предпринимал лишь робкие попытки вмешательства. Хрущев искренне верил в конечную победу коммунизма во всем мире. Ему было мало оставаться на оборонительных позициях. В 1961 и 1962 годах он спровоцировал конфликты с Америкой по поводу Берлина и Кубы. То были самые опасные семнадцать месяцев за все время «холодной войны». Однако и он тоже дал задний ход перед лицом американской мощи.

Эти унижения содействовали падению Хрущева в 1964 году. Его преемник, Брежнев, был совсем другим человеком — менее запальчивым, более осторожным и до последних лет своей жизни компетентным, хотя и заурядным политиком. Что касается внутреннего кризиса, то он предпочитал делать вид, что его просто не существует. Он прекратил дискуссию по поводу экономической реформы и покончил с диссидентством. В отличие от своего предшественника, не был готов идти на риск прямой конфронтации с американцами. По словам его сподвижников, его стремление к разрядке в Европе было совершенно искренним. Но теперь пришла очередь Америки испытать величайшее унижение в странах третьего мира. Поражение во Вьетнаме и высокие цены на нефть подорвали дух народов Запада. Брежнев воспользовался удобной возможностью для распространения советского влияния в Азии, Латинской Америке и Африке — в районах, не представлявших непосредственного интереса для Советского Союза. Он продолжал широкомасштабное наращивание вооружений в надежде достигнуть «стратегического паритета» с американцами. Однако в конце концов и он преступил разумные границы. Его коллегам удалось с помощью лживых аргументов втянуть его во вторжение в Афганистан, который стал для Советского Союза своего рода «Вьетнамом». Внешняя политика Брежнева, как и его внутренний курс, обрекли советскую систему на крушение. Ему удалось продержаться долгое время только потому, что советская экономика держалась благодаря высоким ценам на нефть.

Таким образом, в целом (разумеется, оставляя в стороне особый случай: ситуацию в Восточной Европе), летопись советских внешних авантюр в послевоенный период — это летопись неизменных неудач и унижений. «Советская угроза», конечно, не была только мифом. Оптимистичные британские дипломаты, надеявшиеся во время войны, что даже сталинская Россия способна измениться к лучшему, в течение четырех последующих десятилетий испытывали разочарование. К 1980-м годам советское вооружение было совершенным технически и его накопилось огромное количество. Коммунистическая идеология была универсальной и мессианской. Советский Союз осуществлял агрессивную, даже сверхагрессивную экспансию в такие части мира, которые имели весьма отдаленное отношение к реальным интересам страны. Западные аналитики и политические деятели были правы, относясь к этому всерьез. Однако они допустили три серьезные ошибки. Они решили, что универсальная политическая философия распространится на весь мир. Они систематически переоценивали эффективность советских вооруженных сил. И они систематически недооценивали политическую, экономическую и социальную слабость Советов.

Первое положение, из которого они исходили, было неверным в принципе. Переоценка советских вооруженных сил и способности Советов утверждать подрывное влияние за границей была, пожалуй, понятна. Но она была чревата серьезной опасностью. И к тому же игнорировала то, что Клаузевиц называл «трением», — этим проклятием реальной жизни, что заведомо гарантирует невозможность осуществления чьих бы то ни было притязаний на мировое господство.