За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

Кто-то в зале негромко сказал, что он подорвал безопасность страны. Шеварднадзе предостерег свою аудиторию, что если переговоры о контроле над вооружениями сорвутся, а перестройка ни к чему не приведет, Советский Союз в скором времени окажется неспособным технически состязаться с кем бы то ни было. Его аргументация была безупречной. Она мало чем отличалась от того, что генерал Карпов сказал Галвину. Но основная идея, лежавшая в основе его рассуждений, а именно — величие нации зависит не только от ее военной мощи, — противоречила всей истории русской государственной мысли со времен Ивана Грозного. Шеварднадзе был избран делегатом на съезд, но двадцать процентов его слушателей проголосовало за шофера, возившего одного из его заместителей. К концу года он ушел в отставку.

Советское Министерство иностранных дел проводило свои собственные опросы общественного мнения в Москве и других местах и с удивлением, а также, без сомнения, с чувством обиды и разочарования обнаружило, что даже среди военных многих не интересовало воссоединение Германии[63]. Саша Мотов считал: что бы ни делали немцы во время войны, нет никакого смысла удерживать их в состоянии разъединения пятьдесят лет спустя. Пара веселых советских шоферов, с которыми мы познакомились в Веймаре летом 1991 года, приятно удивленные тем, что с ними говорят по-русски, были очень довольны, что немцы могут теперь сами, без их указки, заняться своей жизнью. Естественно простых людей возмущала та поспешность, с какой русских солдат выпроваживали из Европы, и убогие условия в тех местах, куда они были вынуждены возвратиться. Но опасность народного гнева оставалась плодом воображения политиков. Русский народ воевал с Гитлером, так же как он воевал с Наполеоном, чтобы очистить свою страну от вторгшихся захватчиков. И в 1813-м, и в 1944 году русские армии двинулись за пределы границы в глубь Центральной Европы, скорее не из-за вполне понятного стремления к реваншу, а в силу честолюбивых помыслов руководителей. Когда пришло время, народ без особого сожаления отказался от своих завоеваний. Ему приходилось думать о куда более неотложных проблемах у себя дома.

Каждый год 9 мая русские все еще празднуют День Победы. В 1991 году Майкл Александер и мы с Джилл отправились в Парк имени Горького, залитый весенним солнышком, посмотреть на ветеранов. Повсюду в киосках продавали пирожки и сосиски — не было и намека на нехватку продовольствия, ощущавшуюся в стране. Старые мужчины и женщины в выцветшей военной форме, с медалями и орденами на груди, собирались кучками вокруг флагов и знамен своих прежних военных частей. Один старик расхаживал с надетым на палку плакатом: «Есть здесь кто-нибудь из 213-й Гвардейской стрелковой дивизии?». В одном углу пухленькая старая женщина играла на гармошке, а две другие распевали хриплыми голосами частушки, грубоватые импровизированные куплеты, сатирически высмеивавшие зрителей. Были тут и новые ветераны — молодые афганцы в камуфляжной форме, беретах и полосатых тельняшках. Два худосочных юнца в сапогах с высокими голенищами продавали выдержки из «Протоколов Сионских мудрецов». Еще двое торговали националистической газетой со старого военного грузовика с портретом Сталина на лобовом стекле. Меня остановил серьезного вида пожилой человек: «Верите ли вы в возможность создания вполне справедливого общества?». Тощий, престарелый и слегка пьяный мужчина, спотыкаясь, подошел ко мне, чтобы сказать, что первым человеком, умершим у него на руках, был англичанин. Ему самому было тогда пятнадцать лет, он был механиком на торпедном катере, пришвартованном в Мурманске, когда англичане высадили раненого с одного из судов конвоя, который был атакован в Арктике. Внутренности матроса вылезали наружу, когда его переносили на берег, и молодому механику пришлось запихивать их обратно. Английская команда завернула раненого в два одеяла. Когда он умер, боцман посоветовал юноше продать одеяла, а вырученные деньги пропить. Он мучился от похмелья два дня. Когда он пришел в себя, его катер должен был выйти в море, в патрульный рейс. Боцман посоветовал ему остаться на берегу. Катер из рейса не вернулся.

Писатель Анатолий Приставкин сказал мне несколько дней спустя, что память о Победе — это единственное, чем русские еще могут гордиться. Но силы, обеспечившие Победу, распадаются. К концу века в дивизиях, которые в разгар конфронтации с Америкой насчитывали по десять тысяч человек, оставалось не более пятисот, причем из них четыреста были офицеры[64]. Воинская повинность фактически перестала функционировать, не хватало горючего для Военно-морского флота и ВВС, а поставки нового снаряжения сократились до минимума.

Для некоторых профессионалов смириться с этим было невозможно. Маршал Ахромеев, порядочный, честный человек, все это предвидел. После августовского путча 1991 года в отчаянии от гибели армии, которой он посвятил всю свою жизнь, Ахромеев покончил с собой.

6 Потрепанные края