За Москвою-рекой. Книга 1

— Я пришел сказать тебе, что против вашего директора, — Власов, кажется, его фамилия? — ну да, против него, точнее — против вас троих, затевается форменный заговор, — сказал Леонид, садясь с Сергеем на кровать.

— Не понимаю — какой заговор?

— Обыкновенный! Сегодня к Василию Петровичу пришел Никонов. Они долго разговаривали о делах на вашей фабрике, а я в соседней комнате готовился к экзаменам, и все слышал… Ну, — в двух словах дело такое: они боятся вашего успеха и всячески будут вам мешать.

— Почему?

— Прежде всего потому, что заботятся они только о своей шкуре! Из их разговоров я понял, что если вы добьетесь успеха, то им будет плохо — главку увеличат план.

— Прямо так и сказали? — У Сергея загорелись глаза.

— Чудак! А зачем им было разводить дипломатию и говорить намеками? Они были вдвоем и не подозревали, что кто-то их слышит. Беседа шла откровенная. Они решили на первых порах затягивать рассмотрение вашего проекта… Еще о многом говорили, да не стоит повторять! — Леонид замялся.

— Чего ты мнешься? Выкладывай все! Я ведь тоже кое-что знаю. Никонов выступал у нас на техническом совещании и пытался высмеять Николая Николаевича, обвинял его в невежестве. А Баранов намекнул, что мое предложение пустяковое, что такие барки были, мол, у немцев еще до войны и те от них отказались.

— Видишь ли, речь идет о более серьезных вещах, чем ты думаешь… Одним словом, Никонов убеждал Василия Петровича, что ваш директор затеял всю эту историю с реконструкцией, чтобы прославиться, карьеру чужими руками сделать.

Сергей задумался.

— Какая чепуха! Никонову ничего не стоит оклеветать человека. Алексей Федорович не карьерист, он настоящий коммунист! Он в войну добровольно пошел на фронт. Ты бы послушал мастера Гринберга, когда он рассказывает, как Власов вел себя на фронте! Недаром его наградили пятью боевыми орденами. А Никонов клевещет на него. Завистник и шкурник. Он всю свою изобретательность направил на то, чтобы избежать фронта Вошёл в доверие к твоему отчиму, получил броню и всю войну околачивался в тылу. Народ кровью исходил, а Никонов свои делишки обделывал. Об этом весь комбинат говорит.

— Знаю. Мама рассказывала, что в отделе главного механика, где тогда работали мой отец и Никонов, можно было забронировать только одного специалиста. Отец отказался от брони и не вернулся…

Сергей невольно вздрогнул. Кажется, пробил тот тяжелый час, когда он обязан открыть товарищу правду об его отце. Но как? Как сказать ему, что отец, которого он считает погибшим, жив и находится в Доме инвалидов Отечественной войны, что мать — обманщица? А сказать надо…

— Леня, я тоже хотел поговорить с тобой об одном серьезном деле, — начал Сергей запинаясь. — Только дай слово, что выслушаешь меня спокойно и не наделаешь глупостей.

— Странное предисловие! Ну, конечно, даю.

— Видишь ли, Леня… твой отец жив, — сказал Сергей, не спуская глаз с друга.

— Что? Что ты сказал? — Слова Сергея не сразу дошли до сознания Леонида.

— Он потерял на фронте ноги и руки и живет сейчас в Доме инвалидов под Москвой…

— Как же это? — спросил растерянно Леонид. — Не может быть!

Он побледнел, провел языком по пересохшим губам. Встал и сейчас же снова сел на кровать. «Отец жив… Жив мой отец…» Повторяя эти слова, он верил и не верил, он чувствовал, как в сердце его зарождались радость и мучительная тревога. Тот, о ком он так часто думал, был жив, был где-то рядом, а он и не знал об этом! «Но почему же от меня скрывали? А тот, другой, в доме которого мы живем?..»

— А мама, мама моя знала об этом? — спросил он, подавшись к Сергею.

Тот помедлил и сказал:

— Знала, Леня…

В комнате стало тихо, так тихо, что казалось, будто каждый слушает биение собственного сердца. Леонид вскочил и бросился к выходу.

— Погоди, куда ты? — Сергей хотел удержать его.

Хлопнула входная дверь.

Шум разбудил Аграфену Ивановну. Она шевельнулась, что-то пробормотала.

Сергей на цыпочках подошел к постели матери — нет, она спала. Кажется, ей лучше. Скорей бы уж пришел врач!

Немного погодя он вышел на кухню, зажег газ, поставил на огонь кастрюлю с супом. Перед его глазами стояло растерянное, побледневшее лицо Леонида. Вспомнились его слова: «Как же это?..» И склока, которая, похоже, заваривалась вокруг его барки, показалась Сергею в эту минуту особенно мелкой и противной.

Глава одиннадцатая

1

Неожиданно наступила оттепель. На рассвете туман окутал млечной пеленой дома, деревья, фонарные столбы, медленно пополз по мокрому асфальту широких улиц. Часам к десяти туман растаял, на тусклом небе появилось бледное солнце. Прозрачные капли, скользя по длинным сосулькам, стекали на сброшенный с крыш рыхлый снег, и, как весной, вдоль тротуаров побежали ручейки…

Сырая погода всегда была на руку прядильщикам и ткачам. Шерстяная пряжа впитывала в себя влагу, набухала, и обрывность на станках резко сокращалась. Зато тяжело приходилось красильщикам и всем, кто работал в мокрой отделке. Вентиляторы не успевали вытягивать тяжелый воздух и пар. Рабочим приходилось все делать на ощупь, производительность резко упала…