За нами Москва!

Ему не на что было жаловаться — трижды горел в танке, успел покомандовать батальоном, вышел из окружения. Проверка, которой шестерых танкистов подверг Особый отдел танковой дивизии, в которую их передали из 402–й стрелковой, конечно, была неприятна. Нельзя сказать, чтобы особисты вели себя оскорбительно, скорее наоборот, они были предельно вежливы, Дело было в вопросах: что случилось с танковым батальоном? Почему вместо прибытия к пункту сбора 112–й танковой дивизии прекратили движение, разгрузили танки и перешли в подчинение командира 328–й стрелковой? Был приказ? Откуда вы о нем знаете, товарищ старший лейтенант, кстати, откуда о нем знают ваши товарищи? Ах, майор Шелепин объявил на собрании? Странно, ну что же, мы проверим. Кстати, а где сам майор? Ранен, что же, понятно, на то и война. А батальонный комиссар Беляков? Погиб? Ну, светлая ему память, а при каких обстоятельствах? И вообще, что произошло с батальоном, где люди, машины? Выбыли по ранению и смерти, ясно, насколько известно, там и впрямь было тяжело, а танки, стало быть, сгорели… А это отражено в боевом журнале? И где он, боевой журнал батальона?

Умом Петров понимал, что такая проверка, наверное, необходима, но легче от этого не становилось. Боевой журнал батальона сгорел вместе с комиссаром Беляковым, на многих погибших даже не были написаны похоронки. К счастью, комиссар Васильев сохранил боевой журнал 328–й стрелковой дивизии, а в нем были, помимо прочего, отражены боевые потери танкистов, обстоятельства ранения Шелепина и гибели Белякова. Последний бой Петрова комиссар наблюдал с КП дивизии, о чем и доложил в своем рапорте, правда, он был уверен, что старший лейтенант погиб. Последним и, пожалуй, решающим доводом стало известие о награждении молодого комбата орденом Красной Звезды за бои 30 и 31 августа. По–видимому, представление написал и отправил в штаб корпуса Тихомиров, и в середине сентября в «Красной Звезде» в списках награжденных появилась фамилия старшего лейтенанта. Проверка была закончена, а через два дня танкистам вручили награды — орден Волкову, медали из штаба армии остальным. Комдив–танкист знал Шелепина и даже воевал вместе с ним на Халхин–Голе, поэтому две «Отваги» и три «За боевые заслуги» были доставлены в дивизию со всей возможной быстротой.

Танков в дивизии осталось три десятка, зато «безлошадных» танкистов скопилось полторы сотни. В июне их бы без разговоров отправили в окопы воевать пешим порядком, но теперь все было иначе, и двадцать первого сентября «лишних» бойцов и командиров построили в колонну и повели на ближайший полустанок Там они погрузились в четыре теплушки, которые прицепили к эшелону с оборудованием одного из бесчисленных эвакуируемых заводов и отправили куда–то на восток, имея в виду, что танкисты должны прибыть в Кубинку. Группу перекидывали от поезда к поезду, один раз они застряли почти на сутки, ожидая, когда теплушки прицепят к составу, идущему в нужном направлении. Начальник группы, тридцатилетний майор с обожженным еще в Испании лицом, отправляясь ругаться с железнодорожным начальством, обычно брал с собой Петрова — на двоих у них выходило два ордена Красной Звезды, одно Боевое Красное Знамя и две медали «За отвагу», и это иногда помогало. Впрочем, можно было нарваться на ехидное: «А что, ордена теперь за драп дают?», и тут уж приходилось стискивать зубы и повторять свое требование, понимая, что для постороннего человека все выглядит именно так сто пятьдесят здоровых мужиков едут не на фронт, а совсем в другом направлении.

И вот наконец конечная цель их путешествия, здесь они получат новые машины, в крайнем случае — новое назначение, по крайней мере, будут при деле. Поезд понемногу замедлял ход, затем совсем остановился, потом послышался удар, лязг, и теплушки поехали в другую сторону. Народ в теплушках был уже на ногах, тут же выяснилось, что вагоны с танкистами отцепили от эшелона и теперь их куда–то тащит другой паровоз. Светомаскировка на неизвестной станции соблюдалась строго, не было видно ни огонька, и такое состояние полной неизвестности начинало понемногу нервировать. Состав снова остановился, паровозик отцепился и, свистнув что–то свое, паровозное, укатил в темноту, оставив вагоны ждать неизвестно чего неизвестно где. Встревоженные люди вглядывались в темноту, пытаясь понять, куда это их приволокли и что делать Дальше. Внезапно с левой стороны показался огонек, словно кто–то закурил, и Безутлый немедленно заорал:

— Эй, отец, это что за станция?

— А тебе зачем? — отозвался из черноты хриплый и впрямь немолодой голос. — Ты сам вообще кто будешь?

— Кто–кто, конь в пальто, — разозлился радист. — Тебе что, сказать трудно?

— Слышь, старик, — начал заводиться горячий москвич, — я сейчас отсюда весь вылезу!

Внезапно чья–то крепкая рука взяла Безуглого чуть выше локтя и легко отодвинула в сторону, горячий сержант оглянулся, готовясь высказать все, что думает о такой наглости, и мигом прикусил язык