За нашу и вашу свободу. Повесть о Ярославе Домбровском

Примерно в это время проснулся Валентин. Он жил неподалеку от площади Пигаль. Его разбудило тяжелое тарахтение по мостовой. Чертыхнувшись, он раскрыл окно и выглянул. Сырой мартовский воздух ворвался в комнату. Он заметил какое-то движение на улице, конский топот, блеск штыков. Напрягая зрение, он увидел наконец в мглистом предрассветном сумраке смутные очертания пушек. Их влекли кони в одинаковой армейской упряжи, непохожей на разнокалиберное снаряжение Национальной гвардии.

«Пушки увозят!» — мелькнуло у него в голове. Он быстро оделся и выбежал на улицу.

Не одного Валентина разбудил уличный шум. Из разных домов выбегали люди. Хотя отборным взводам из «армии» генерала Леконта удалось снять рабочие караулы у пушек совершенно бесшумно, тем не менее крики, звяканье оружия, грохот орудийных колес нарушили ночную тишину. Пролетарский Монмартр проснулся.

В разные концы Парижа понеслись гонцы, быстроногие мальчуганы, девушки на велосипедах и, бешено настегивая лошадей, булочные подмастерья в своих тележках, в которых они развозят хлеб. Они подымали рассеянные по Парижу отряды Национальной гвардии. С поразительной быстротой те прибывали к Монмартру, и вскоре этот холм оказался окруженным рядами разгневанных национальных гвардейцев и все растущей толпой рабочего населения окраины.

Раздавались крики:

— Они крадут наши пушки!

— Руки прочь!

— Мы их делали собственными руками!

— За собственные деньги!

Молоденький лейтенант правительственных войск, учтиво прикладывая руки к сердцу, пытался объяснить окружавшей его толпе:

— Поймите, господа, заключен мир. По условию мы должны сдать оружие немцам…

В ответ неслись крики:

— Ладно! Нас не проведешь!

— Вы их тащите в Версаль к Тьеру!

— А он их направит на нас!

— Пруссаки хотят наши пушки? Пускай они сами придут за ними. Мы их встретим!

— Не отдадим!

— Эй, ты! Не трогай пушку! Она не твоя.

Линейные солдаты правительственного отряда нерешительно топтались на месте. Кое-где жители, среди которых было много женщин, выпрягли лошадей из орудийных передков. В иных местах пушечные лафеты были оседланы людьми. Женщины вцеплялись в колеса, ложились под них.

Кто-то принес вино. Солдаты, покосившись украдкой на офицеров, отставляли ружья и пили вместе с рабочими. В толпе переломилось настроение — от гнева к добродушию. Раздались возгласы:

— Viva la ligne![21]

Неподалеку нетерпеливо шагал взад и вперед генерал Леконт. Становилось совсем светло. Первые лучи солнца позолотили бурлящий Монмартр. Генерал посылал адъютанта за адъютантом туда, на вершину холма. Некоторые не возвращались. Другие, вернувшись, виновато разводили руками.

— Мне нужны пушки, а не ваши умильные физиономии! Скандал! — орал Леконт в злобном волнении.

Ответом ему было все то же виноватое молчание.

— Ну что ж, — сказал генерал, словно бы успокоившись. — Они не хотят добром, придется силой.

Он обратился к стоящему рядом с ним майору:

— Отдайте команду стрелять в бунтовщиков. Один залп приведет их в себя.

Майор сказал тихо, стараясь, чтобы его не услышали в толпе жителей, уже почти вплотную окружавшей их:

— Мой генерал, там женщины и дети…

Как ни тихо они говорили, слова их долетели в толпу. Люди стали передавать их один другому. Толпа сгрудилась плотнее.

Генерал верил в силу залпов. Он знал, что Тьер не простит ему, если он вернется без пушек. Его карьера будет перечеркнута. Наконец, какой позор — отступить перед бандой истеричных баб и кое-как вооруженных национальных гвардейцев, которые и оружия-то как следует держать не умеют. Да он, генерал Леконт, станет после этого посмешищем Франции, нет — всей Европы!

Зычным голосом, которым он славился еще в Сен-Сирском военном училище, генерал Леконт скомандовал:

— Построиться!

Солдаты построились. Не очень ретиво, надо сказать. Если бы генерал Леконт посмотрел на них внимательнее, он заметил бы, что у некоторых уже нет ружей. Но он смотрел на цель: толпу. А толпа замерла. Людям не верилось: неужели этот вертлявый черноусый генерал отдаст команду стрелять в людей, в живых, ни в чем не повинных людей?! Нет, он не решится, он только пугает. Но мы ведь не из пугливых.

Он решился. Медным командным голосом, как на параде, он приказал стрелять.

Ни одного выстрела не последовало. Возмущенные национальные гвардейцы ворвались в ряды линейных солдат и обезоружили офицеров, впрочем, без всякого сопротивления с их стороны.

— Сволочи! — закричал вне себя от ярости генерал Леконт.

Это «изящное» слово в данном случае относилось к собственным солдатам 88-го линейного полка, отказавшимся стрелять в безоружную толпу, несмотря на то что генерал повторил свою варварскую команду четырежды. Он продолжал поносить солдат и на потеху всей толпе осыпал их площадной солдатской руганью. А солдаты мрачнели. Из толпы их подзуживали:

— Это он всегда вас так?

— И вы терпите?

— Какие вы смирные!

— Вот бы тебе такого терпеливого муженька, Мадлен!

— Нет, мне такие не подходят. Это ж не мужчины, это тряпки!

— Это только начало. В казарме сегодня выпорют.

— Генерал сам пройдется по их задницам.

— А они ему будут лизать руки.