За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

Газеты каждое утро публиковали программу времяпрепровождения монархов на предстоящий день. Сегодня после прогулки по Булонскому лесу они должны были посетить богослужение в соборе Нотр-Дам. Антоний рассчитал, что они поедут по Елисейским полям до площади Согласия и оттуда по набережным мимо Лувра к собору. Антоний задумался: где ж ему выгоднее всего поджидать их? Площадь Согласия слишком велика, у Нового моста, наоборот, тесновато, не развернешься. А лучше всего стать на маленькой площади Круглая Точка, которая находится посреди Елисейских полей, на равном почти расстоянии от площади Звезды и площади Согласия. Лучше, пожалуй, не придумаешь. Царственный кортеж никак ее не минует.

На Круглой Точке тоже, конечно, был народ, но не так уж много его. Березовский стал протискиваться в первые ряды. Послышались возгласы:

— Куда? Куда?

— У тебя что — контрамарка от префекта?

— Ты длинный, тебе и сзади видно.

Антоний пробормотал:

— Мне надо прошение подать…

Люди смягчились:

— Пропустите его.

— Ладно уж, иди.

— Видать, у парня беда.

В это время ажаны стали оттеснять народ, справа раздались крики:

— Едут!..

Показался отряд гусаров, потом казаки на низкорослых конях, возбудившие всеобщий интерес. Антоний не ощущал никакого волнения. И даже удивился тому, что так спокоен. Но вспомнив виселицы над рекой Вепш, тело брата, качающееся в петле, он застонал и ощупал в кармане рукоять пистолета. Она была теплой и чуть влажной, оттого что вспотела сжимавшая ее рука. «Значит, я все-таки волнуюсь», — подумал Антоний и стиснул зубы. Теперь ему хотелось — нет, ему нужно было стать спокойным.

Показалась коляска с императорами. Какое невезение! С того края коляски, который ближе к Антонию, сидел Наполеон. Это увеличивало расстояние, которое должна пролететь пуля до Александра. Кроме того, следовало стать несколько боком и целиться наискосок. Антоний переменил положение. Соседи зашевелились.

— Иди, иди сюда, парень.

— Вот стань между этими двумя коровами.

(«Коровами» в Париже называли ажанов, то есть полицейских.)

— Нечего рот разевать, пропусти парня, у него дело.

Рядом с коляской гарцевали два сопровождавших ее всадника: со стороны Александра шеф жандармов граф Шувалов, со стороны Наполеона шталмейстер французского двора барон Рембо.

Вокруг Антония раздались голоса:

— Ну давай, парень, свое прошение!

— Самый момент!

— Кидай его прямо в коляску!

Антоний выступил вперед и выхватил из кармана руку с пистолетом.

Сзади кто-то ахнул.

Увидел Антония и шталмейстер Рембо. Он тотчас повернул коня и загородил им коляску. В этот момент Антоний, крикнув тонким, срывающимся голосом: «Niech źyje Polska!»,[18] выстрелил. Пуля попала лошади в морду. Из раны хлынула кровь. Лошадь прянула назад и открыла коляску. Антоний выстрелил из другого ствола, но дрянной пистолет разорвался у него в руке. Куски металла впились Антонию в плечо. Коляска помчалась вперед. Подскочившие полицейские схватили Антония и, раздвигая толпу, потащили его куда-то.

Глава 30 Охота на Домбровского

В тот же день вечером полиция ворвалась в квартиру Домбровского и произвела тщательный обыск, ища доказательств его участия в «заговоре Березовского». Разумеется, здесь дело не обошлось без нажима на французскую полицию со стороны графа Шувалова. А на него самого нажимали из России, ища повода расправиться с Домбровским. Последовало представление из Петербурга с требованием выдать Домбровского русским властям как опасного преступника, давно разыскиваемого полицией, а ныне якобы замешанного в покушении на жизнь императора Александра II. Но по действовавшим международным правилам выдаче подлежали только уголовные преступники. Доказательств же участия Домбровского в деле Березовского не было. Антоний прямо заявил графу Шувалову, допрашивавшему его вместе с французскими следователями:

— Выстрел в Александра II — это акт моей личной мести ему за угнетение Польши и жестокости царских властей.

Граф Шувалов имел специальный разговор об этом с одним из самых пронырливых и беспринципных парижских следователей, неким Бернье.

— Неужто этот Домбровский не замешан в уголовных преступлениях? — как бы небрежно заметил Шувалов.

Бернье внимательно посмотрел на графа. Потом сказал, опустив глаза:

— Преступления политические и уголовные так перепутаны, что иной раз их не отличишь друг от друга.

Петр Андреевич Шувалов оживился:

— Вот, вот! Этим типам на их подрывную деятельность нужны деньги. Известны случаи, господин Бернье, когда они для нужд своей «политики» не гнушались изготовлять фальшивые ассигнации.

Бернье сказал строго:

— Изготовление фальшивых денег — в любом случае преступление уголовное.

— Весьма благоразумная точка зрения! — обрадовался Петр Андреевич.

Бернье сказал сухо:

— Это не моя личная точка зрения. Это точка зрения уголовных кодексов во всем цивилизованном мире.

— Ну да, конечно, естественно, я понимаю, — солидно согласился Шувалов.

Он потер как бы в раздумье свой острый подбородок и сказал тем небрежным тоном, в который он любил облекать наиболее существенные свои мысли: