За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

Эти слова Лаврова вызвали у одних протест. Другие, наоборот, громко выражали одобрение. Все говорили враз, перебивая друг друга, поднялся шум. Воспользовавшись этим, Залеский отвел в сторону Домбровского.

— Слушай, Ярек, — сказал он тихо, — хочу подсказать тебе хороший маршрут. Будешь пробираться из Парижа — иди на юго-восток, через Венсенский лес, на Шарантон.

— У тебя есть какие-нибудь сведения об этом районе? — спросил Домбровский.

— Понимаешь, — сказал Залеский, еще более понижая голос, — там стоят национальные гвардейцы, среди них немало поляков. А главное, дальше, в немецких расположениях, — брешь. Там можно проскользнуть. Понял? У меня сведения от наших.

— Спасибо, Каетан, — сказал Домбровский сердечно.

На этот раз Домбровский захватил с собой рыболовные снасти. Он придал себе вид обывателя, который решил пополнить скудный продовольственный паек своей семьи. Это выглядело естественно, потому что положение со съестными продуктами в осажденном Париже с каждым днем становилось все хуже.

Не успел Ярослав пройти по Венсенскому лесу и полукилометра, как из-за деревьев выступили вооруженные люди. Это не были национальные гвардейцы. Не были это и линейные солдаты. Это были жандармы, военная полиция, созданная Трошю для борьбы со шпионажем и дезертирством. Они схватили Домбровского. У них был такой вид, словно они поджидали его. Его втолкнули в карету. И вскоре он очутился в той же самой мрачной парижской тюрьме Рокет, из которой совсем недавно его освободили. У тюрьмы этой была и добавочная «слава»: на ее дворе производились смертные казни. Окошко камеры Ярослава выходило во двор…

Никакие общественные протесты, никакой шум в печати, никакие делегации от партий, клубов, политических организаций не могли помочь Домбровскому. Генерал Трошю твердо решил расправиться с ним. Будущее Ярослава было неясным. То ли он подлежал суду, то ли высылке как «нежелательный иностранец». И то и другое прямо угрожало жизни Домбровского. Трошю ничего не стоило состряпать руками угодливых юристов и наемных лжесвидетелей дело о «шпионаже». Время было военное, враг стоял у ворот Парижа. Такие дела рассматривались военно-полевыми судами с молниеносной быстротой и неизменно кончались виселицей на дворе тюрьмы Рокет. Второй возможный вариант — высылка «нежелательного иностранца» к себе на родину. Домбровский значился русским подданным, а в России ждала его та же виселица.

Между тем Домбровского ждали в Вогезской армии. Нужда в нем стала там особенно острой после гибели Босака, павшего смертью храбрых под Дижоном.

И вот министр кабинета национальной обороны Гамбетта получает депешу от генерала Гарибальди:

«Гражданин! Мне нужен Ярослав Домбровский, проживающий в Париже, на улице Вавэн, в доме № 52. Если вы сможете отправить его мне на воздушном шаре, я буду вам очень признателен.

Джузеппе Гарибальди».

Скрепя сердце Трошю отворил перед Домбровским тюремные ворота. Вылететь к Гарибальди, однако, ему не удалось. Технические возможности парижских аэронавтов к этому времени были исчерпаны. Ярослав снова с головой окунулся в общественную и литературную работу. Он деятельно сотрудничал в левых газетах, главным образом в «Réveil»[19] Делеклюза и в «Patrie en danger!»[20] Бланки. Последняя была ему ближе других по своему наступательно-революционному духу.

Париж задыхался в блокаде. Ярослав не мог без боли смотреть на истощенное лицо Пели. Давно уже в городе не было говядины и баранины. А паек конины уменьшен до тридцати граммов. Спекулянты продавали собачье и кошачье мясо по пяти франков за фунт. Хлеб стал почти несъедобным, его делали с примесью овса, или ячменя, или риса. И все же он был главной пищей парижан, потому что давали все-таки по триста граммов на человека.

Но парижане продолжали сражаться. Рабочие отлили за свой счет четыреста пушек. Сто семьдесят из них Национальная гвардия поставила на Монмартрском холме, господствующем над городом.

Вечером шестого января Домбровский пришел домой необычно взволнованный. Пеля вопросительно посмотрела на него. Ярослав молчал. Пеля не спрашивала. Она знала: пройдет время, и он сам скажет. Действительно, съев скудный обед, он все так же молча вынул из кармана красную афишу и протянул ее Пеле. Прежде всего она взглянула на подпись. Там значилось: «Центральный комитет 20 округов». Это было воззвание к жителям Парижа. Пеля читала: