За несколько лет до миллениума

Я в то время думал совсем иначе. Скорее всего, потому что именно в это время читал Джека Лондона. Исполнилось мне тогда восемь лет, и моим кумиром стал «Время-не-ждет». А кто бы в него не влюбился? Только вот семейная концовка в «Солнечной долине» меня тогда не особенно устраивала. Как всякий мальчишка, я полагал, что люди рождаются для подвигов и должны эти подвиги совершать всю жизнь. О том, что люди совершают для достижения определенных целей, тогда не понималось. Тем более я совершенно не представлял, чем должен заниматься человек, когда цели достигнуты. Старость для меня начиналась с тридцати пяти лет, и по молодости я рассчитывал, что мне до нее не дожить — ведь я готовился к свершению подвигов. Ну не двенадцати, как у Геракла, но один подвиг я надеялся совершить твердо.

Если бы я когда-нибудь стал режиссером, поставил бы несколько фильмов. «Время-не-ждет» по Джеку Лондону, «Каторгу» и «Богатство» по романам Валентина Пикуля. И, странное дело, на роли главных героев я видел и вижу одного человека — Иммануила Виторгана. Все дело во внешности. У него внешность интеллигентного и романтичного уголовника. Жесткое лицо и мечтательные глаза. Именно то, что необходимо для задуманных мной фильмов. Увы! Я не стал режиссером, а Виторган постарел. Мечты, мечты…

И космонавтом я не стал. Даже на военного летчика меня не хватило. После одного футбольного матча, в котором меня ударили по голове, зрение ухудшилось. Не вышло. Вместо того чтобы летать, я всю жизнь ловил жуликов. Вот ведь, мечтая о звездах, видишь их отражения в лужах. Собаки и воющие в зимней колючей степи — вот что такое наши мечты. Хотелось, да не сбылось.

Помню, как мне попался в руки Беляев. Была такая книга «Звезда КЭЦ», выпущенная в конце пятидесятых в Киргизии. В книгу поместили одноименный роман, романы «Голова профессора Доуэля» и «Человек-амфибия» («Нам бы, нам бы, нам бы всем на дно, там под океаном пить вино…»). Этот Ихтиандр будоражил мое воображение. «Двадцать тысяч лье под водой» Ж. Верна, прочитанные чуть позже, произвели не такое впечатление, хотя капитан Немо нравился мне даже больше Ихтиандра.

И еще был «Ариэль». После него я начал летать во сне. Помню один и тот же сон: я лечу в ночном небе, чувствую, что устал и помимо своей воли начинаю снижаться, а на пути у меня высоковольтные провода. Этот сон часто мне снился до одиннадцати лет. Я даже проверял, может, я и в самом деле умею летать? Увы, все заканчивалось падениями с лестницы, ведущей на чердак дома. Летать я продолжал только во сне.

Наверное, все в жизни зависит от точки отсчета. И мироощущения…

Станция детства

Станция Панфилово еще называлась поселком Калининским и когда-то считалась райцентром, но после того как Новоаннинску был присвоен статус города, районный центр перевели туда, а станция Панфилово стала медленно хиреть, постепенно превращаясь в обычное сельское захолустье, проселочные дороги которого вспаханы огромными колесами тракторов «Беларусь» и позже «Кировцами».

Наш дом располагался на краю деревни, рядом со зданием «керосинки» — сельского магазина, где продавали керосин, олифу и краски. Чуть дальше к железнодорожному полотну поблескивала белыми цилиндрическими емкостями нефтебаза.

С левой стороны стоял наш прежний дом, который купили чужие люди, за ним дом брата деда. Вообще-то наша фамилия Сенякины, но в долгих армейских путешествиях отца буква «е» как-то естественно поменялась на «и», и фамилия приобрела совершенно иной смысл, в годы детства и юности доставивший мне несколько грустных и неприятных минут. Вы сами подумайте, какую кличку можно придумать от фамилии «Синякин»? Вот то-то и оно, тоска, а не кличка! Разумеется, я старался ей соответствовать, оставляя синяки на лицах обидчиков. Они же поступали тождественно, поэтому кличку свою я и в самом деле оправдывал.

Улица уходила вправо — там жили Белинины, Укустовы, Гузевы. На улице белели бетонные кольца артезианского колодца, рядом с ним жила старуха Богатиха, во дворе которой был огромный сад, туда мы пацанами лазили за яблоками и бергамотами. Чуть позже к Багатихе начала приезжать внучка по имени Татьяна. Не знаю, какое у нее было воспитание, но именно с ней у меня связаны первые сексуальные опыты, если такими словами можно назвать наши детские игры, переходящие в отсутствие бабки из зарослей терна в постель, расположенную в низкой темной комнате, окна которой занавешивали заросли пахучей сирени. Никогда больше не видел сирени, которая издавала такой запах, как эта!

Притихшие, мы лежали рядом, опасливо трогая друг друга руками и открывая то, что раньше было совершенно неведомо нам. Нет, скорее непонято, чем неведомо. В этом есть своя тонкость. В таких играх прошло два лета, потом Танька Богатова появилась неожиданно повзрослевшей и уже начавшей оформляться в девушку, а я безнадежно отставал от нее, оставаясь все тем же пацаном, ловящим раков под камнями пруда у водокачки.

— Сережа, — грудным низким голосом сказала Татьяна, — поймай мне рака!