За несколько лет до миллениума

Тогда еще я не был знаком с Ефремовым, но после «Лезвия бритвы» прочитал его повесть «Звездные корабли». Была она скучноватой. А потом мне открылся мир его «Туманности Андромеды». Роман показался холодным и стерильным, излишне торжественным. В таком мире жить не хотелось. Он был строг и отстранен, как икона в церкви. Наверное, идеологи партии решили так: коммунизм — это наша святыня, и нельзя позволить, чтобы ее лапали грязными руками. Стерильный холодный мир «Туманности Андромеды» подходил им как нельзя лучше. Из книги сделали икону. А ведь Ефремов создал великолепные романы «Великая дуга» и «Путешествие Баурджеда», у него была книга, похожая на гемму, — «На краю Ойкумены». Книги были наполнены жизнью, как она есть, и я восторженно проглотил эти книги, желая продолжения.

Что касается светлого будущего, то в повести Стругацких «Возвращение» оно выглядело привлекательнее. В таком мире хотелось жить, еще больше хотелось познакомиться и подружиться с живущими в этом мире людьми.

Книги формировали мое отношение к миру.

В тумбочке у отца хранился потертый синий «Декамерон». Это была запрещенная книга, мне ее не полагалось даже видеть, но кто может быть любопытней мальчишки, и могут ли от него быть тайны? Разумеется, что я нашел бессмертное творение итальянца Боккаччо и начал его читать. Передо мной предстал мир эротики и анекдота. И то, и другое меня уже весьма привлекало. Мы уже прошли через нескромные рассказы, подглядывания в деревянном туалете и в бане за женщинами, робкое лапанье девчонок в воде. Так вот, я сидел и читал в «Декамероне» новеллу о монахе Рустико, который учил некую Алибек загонять дьявола в ад. В это время пришел отец и, раздеваясь, спросил: «Чего читаешь?» Вместо ответа я показал ему обложку «Декамерона». «Хорошая книга», — рассеянно сказал отец и прошел в другую комнату, но тут же вернулся обратно. Вид у него был одновременно смущенный, встревоженный, возмущенный и озадаченный. Это я теперь понимаю, что смутился он из-за того, что стеснялся хранения неприличной книги в своей тумбочке. Встревожился, прежде всего, из-за того, что сомневался в моей способности адекватно оценить этот вид литературы. Возмущенный — ну, это понятно! — а озадачился он тем, что не знал, как правильно отреагировать на случившееся — то ли попытаться сделать вид, что ничего особенного не случилось, то ли немедленно подвергнуть меня порке, несмотря на мою больную ногу, и тем самым воспитать юного нахала в полном повиновении с патриархальным строем нашей семьи.

Что ему рассказывать, он бы не понял. Мы диалектику учили не по Гегелю. Основы эротической жизни изучали не по «Декамерону». Книга только способствовала пониманию сути вещей. К тому времени я уже начал осознавать, какое значение в жизни человека имеет секс. Но все равно, очень хотелось верить в любовь.

Отец работал преподавателем автодела в местном СПТУ. Странно, но учащихся этого профессионального училища отчего-то в Панфилово называли чигулями. Часть из них жила в общежитии, другая часть проживала на квартирах. Местные чигулей не очень любили. Иногда случались стычки, но до масштабных драк дело не доходило.

Чигули играли с нами в футбол. Мы были младше, но усерднее и обычно выигрывали. После футбольного матча мы, грязные, усталые и счастливые, садились на велосипеды и отправлялись на пруд. Самые продвинутые, у кого родители получали побольше, ездили на велосипедах с моторчиками. Очень было удобно — немного разгоняешься, нажимаешь на педали в обратном направлении, и велосипед едет сам, задорно тарахтя моторчиком и оставляя за собой дымный след.

Меня на велосипеде научил ездить Саня Галкин. Он приезжал с хутора Макаровский, что располагался в четырех километрах от Панфилово. Велосипед у него был «дамский», то есть без рамы впереди. Он посадил меня на велосипед и сказал, чтобы я крутил педали. После чего сильно толкнул машину вперед. И я, разумеется, сверзился в пыль. Он еще раз посадил меня на велосипед и снова сказал: «Крути педали!» После этого снова толкнул меня вперед. И я поехал, постепенно усваивая нехитрую истину, что самое главное в жизни — это постоянно крутить педали, не давая себе свалиться в пыль на обочине дороги. Это главное — крутить педали. В тот год мне исполнилось двенадцать лет, все мои сверстники давно летали на велосипедах, только я не умел ездить, отчего сам себе казался неполноценным. Саня Галкин восполнил этот пробел в моем воспитании и избавил меня от уже усугублявшегося комплекса неполноценности.

Это был мой последний год в Панфилово. Сестра окончила школу и поступила в педагогический институт. Родители решили переехать в город, чтобы сестра была у них на глазах. Разумеется, меня они взяли с собой.

В городе езда на велосипеде стала неактуальной. Там в достатке имелось других видов транспорта. Но каждый год, приезжая к бабке с дедом, я садился на велосипед. В Панфилово всегда находилось, куда на нем поехать.