За огненной чертой

Вдруг удар в ступню правой ноги. От резкой боли я кувырком полетел на землю. Однако успел повернуться лицом в сторону стрелявших и безжизненно раскинул руки. Пусть думают, что убит. А сам продолжаю наблюдать. Приготовил нож. Если начнется погоня, я как-нибудь доковыляю до леса. Если же прибежит один охранник... У меня есть нож. Посмотрим еще — кто кого!

Я, видимо, родился в рубашке. Немцы немного постреляли и на том успокоились. Колонна двинулась дальше и вскоре скрылась из виду.

Оглядевшись, я осторожно подполз к стогу сена, с трудом снял с раненой ноги сапог. Он был полон крови, которая текла из длинной рваной раны. В вещевом мешке чудом сохранилась чистая нательная рубаха. Разорвав ее, перевязал рану, натянул сапог и, превозмогая боль, поплелся к поселку Сафоново. Гитлеровцев там не оказалось. Добрые люди приютили, накормили, уложили спать.

Глубокой ночью в поселок прибыла какая-то немецкая часть. Солдат начали размещать по домам. Пришли и в наш дом, однако хозяйка, отчаянная молодка лет тридцати, так никого и не пустила. Старик, говорит, у меня болен, дети малые, муж ранен при бомбежке. Это я-то «муж»?!

Родные, самоотверженные русские люди! Никогда не забудут вас солдаты. Скольким из них вы, рискуя собой, спасли жизнь! Какой же памятник вам надо поставить, какие книги про вас написать!

Ранним морозным утром я двинулся в свои края. Дорогобуж обошел слева: там полно было немцев. Перебрался по льду через Днепр. Главное теперь было не попасть на глаза фашистам. И ведь дошел. Всего за двое суток! У деревни Жабье, куда решил зайти в первую очередь, чтобы узнать о семье, я увидел растянувшуюся по дороге фашистскую колонну. Прилег в кустах, подождал, пока она скроется из виду. В первой же хате выяснил: немцев в деревне нет.

Снова в Ельне

Вот и хата, где жила моя семья во время боев под Ельней. Тихо зашел. На табуретке спиной ко мне сидела Наташа. Я остановился у двери и глазами стал искать остальных. Наташа обернулась, увидела меня, смертельно побледнела. Я бросился к ней, подхватил на руки, отнес на кровать. До родов ей оставалось несколько недель, и мое появление было для нее чересчур сильным потрясением. А мой вид?! Я ведь не видел себя со стороны, а тут случайно заглянул в зеркало и ахнул: было чего испугаться...

Потянулись однообразные дни. Рана стала гноиться. Но обратиться к врачу не рискнул, лечился домашними средствами. Днями лежал на кровати, беспомощный, одинокий, не зная, что делается на белом свете. У Наташи сохранился мой маленький пистолет. Засунул его под подушку. Да разве это оружие? От нечего делать наточил топор. Уж если придут за мною, то хоть отдам жизнь подороже.

Днем и ночью Наташа и ее мать шили для крестьян кое-какую одежонку, чтобы заработать на кусок хлеба. В доме не было даже дров. Отапливались сучьями, которые женщины собирали в соседнем лесу. Всякий раз, когда их встречал на улице староста деревни Жигалов, он вызывающим тоном задавал один и тот же вопрос:

— Когда вы наконец уберетесь? Проваливайте в свое Шарапово!

Наташа и мать плакали, рассказывая об этом, а я ничем не мог помочь.

Хата, в которой мы ютились, принадлежала какому-то родственнику Жигалова. В ней кроме нас жили старик со старухой, хорошие, добрые люди. Мою семью поселил сюда сам Жигалов еще во время боев под Ельней. Тогда он был предупредителен и вежлив, обещал, что все будет хорошо. Сейчас это был другой Жигалов — наглый, надменный, обозленный.

Однажды вечером я лежал и читал какую-то книжку, случайно оказавшуюся в доме. В хату вошел Жигалов. Он был очень возбужден: лицо в багровых пятнах, глаза блуждают, женская шуба в сборках, в которой он щеголял, расстегнута нараспашку.

— Вон отсюда! — с порога закричал Жигалов. — Терпение мое лопнуло. Чтоб в двадцать четыре часа убрались из деревни к чертовой матери, иначе буду жаловаться существующей власти. Коммунистов не потерплю!

Слова-то какие подобрал: «существующей власти», «коммунистов не потерплю»... Жигалов еще не кончил свою тираду, а меня будто ветром сдуло с постели.

— Ах ты, сволочь! — закричал я, схватив топор. — Гад, паразит... — И ринулся на старосту.

В меня вцепились мать, Наташа, братья. Удар оказался неточным — топор чуть ли не по самый обух вошел в притолоку. Жигалов пулей вылетел за дверь.

Ну вот и все. А что дальше? Староста обязательно донесет о случившемся немцам, и тогда все пропало...

В тот же день мы отправили мать и братьев в Шарапово. Наташа, несмотря на уговоры, осталась со мной. И снова на помощь пришли простые советские люди. Ночью в хату тихо постучала одна из лучших колхозниц комсомолка Маня Киселева и предложила:

— Переходите к нам. Как-нибудь переживем лихолетье. А на Жигалова не обращайте внимания. Это паразит и трус. Одно слово — кулак... А смелый он только с теми, кто его боится. Вот ты шиганул его, Андрей Федорович, теперь он и носа не покажет. Придут наши, мы с ним еще поговорим. Ишь нашелся, гад, власть свою устанавливать...