За переливы

Атласов хотел было соблазнить казаков рекой Авачей, куда ушла жена Тынешки, объясняя, что там наверняка можно найти теплое жилье и сравнительно легко перезимовать, да и царев указ ведом: соболя много надо Московии. Далека камчадальская землица от белокаменной, а грохот пушек сюда хоть и через полгода, но доносится…

Казаки не согласились, и Атласов почувствовал, что сейчас, если он прикажет двигаться дальше, не миновать пожара, ибо те угли, которые ему удалось погасить в первый раз, теперь не зальешь ничем: зрел бунт. И хотя он был уверен, что сможет бунт погасить, власти у него предостаточно, но в то же время к нему пришло ощущение того, когда неподвластность казаков может стать причиной его гибели, а умирать он не хотел, властвовать и жить он хотел, умирать же — и в мыслях такого не держал…

Настойчивость казаков подхлестнула беда: пали последние олени.

— Однако надежды на разоренный Тынешкин острожек мало, — говорил Атласов казакам. — Надо ставить свое зимовье с крепкими амбарами, ясачной избой и воротами с бойницами.

На это казаки согласились. И сами выкликнули начального человека над строителями — Потапа Серюкова.

Застучали острые топоры на берегу реки Камчатки, где было выбрано место для острога, упали, ухнув, перепугав зверье и птиц, тополя. Лес в верховьях реки Камчатки строевой, тополевый, поэтому и жилье казаки закладывали добротное, не на одно поколение. Печи клали из камня, на русский образец. Сколачивали топчаны-лежанки, застилали их шубами да кухлянками, мастерили крепкие лавки, ставили столы — от стружки исходил запах животворный, бодрящий, запах житейской мудрости. Шершавость убирали ножами, издирали речным песком, столы матово блестели.

Пока возводили жилье, ставили петли на зайцев, стреляли куропаток, за большое счастье почитали завалить дикого оленя. Тогда на корякский манер пили теплую густую кровь от цинготной болезни и ели горячие мозги, а ободранную тушу подвешивали высоко на дерево, чтобы не доставали медведи.

Поскольку острог был первым русским поселением на Камчатке и ставлен в верховьях самой большой камчатской реки, то и назвали его Верхнекамчатским.

И год основания обозначили: 1697-й.

Еще два года казаки расширяли русское поселение. Поднялись новые избы. Атласову отгрохали избу поболе. Помолясь, он сам срубил себе нары. Было взбрыкнул толмач Енисейский: «Мне изба положена отдельная, я человек важный, без меня вы пропадете», да Атласов зажал его в углу своей избы. «Я тебя, Ванька, счас удушу, живоглот ты… Людям деваться некуда, спят друг на друге, а тебе хоромы подавай! Что за семя такое поганое… травлю, травлю, а никак не справлюсь… Ванька… Иван, ты меня не порочь… Вот в этом углу жить будешь… С индейцем и Тынешкой бок о бок». Енисейский струхнул, не оговаривался и сладил нары для себя и для Денбея, и для Тынешки. Он шепотком посылал на голову приказчика такие проклятия, что, услышь их Атласов, сидеть бы ему рядом с Тынешкой в смыках, но, имея характер отходчивый, через некоторое время вновь был весел, шутил.

За два года казаки небольшими отрядами исходили все окрестные острожки, переписали в ясачные книги как мужиков, так и ихних баб, брали с них шкурки. Забираться подальше, к сродникам Кецая за реку Тигиль, побаивались: как-никак, а отряды малочисленны, да и острог на долгое время оставлять… детище камчатских первостроителей… не для того они продирались сквозь рой стрел… Тундры взяли тоже немало сил… а стоит сплоховать… и ведь ни одна живая душа не узнает о горемычной казацкой судьбе…

Камчадалы были поражены смелостью казаков и не противились их наездам. Они думали, что в конце концов казаки, непривычные к камчатскому климату, перемрут и острог без особых хлопот достанется им. Поэтому два года можно назвать годами условного перемирия, терпеливого ожидания и присматривания друг за другом. Казаки за это время научились ловить рыбу, сушить и коптить ее. Они удачно охотились на диких оленей. И отказывались умирать. Более того, им приглянулись камчадальские девки, и некоторых красавиц они силой и хитростью умыкнули. Хотели, смеясь, подсунуть бабу и индейцу, да тот, попятившись, замахал руками и так жалобно посмотрел на Атласова, что ничего не оставалось, как тыкнуть на развеселившихся — отступись от нехристя, слаб он здоровьем, неча с собой равнять.

В конце декабря 1698 года ввечеру к избе Атласова подкрался юкагир Еремка Тугуланов. Он долго прислушивался, кто в избе, но было тихо, и тогда он постучал — раз… два… три…

Будто ждали.

Дверь тихо приоткрылась.

Еремка вьюном — в щель.

В столицах Европы хитростью жестко устраивали государи дела европейские.

Армии не засиживались на постойных квартирах.

Европа продолжала загрязнять воздух порохом.

В Верхнекамчатском остроге — первой столице Камчатки — решалось обыденное — быть бы живу.