В Анадырском остроге ждал увидеть Худяка, да законный приказчик, сменивший Атласова ставленника, уведомил, что Петр сын Иванов Худяк с женой Ефросиньей и малолетним сыном год назад отбыли в Якутск, а вот живы ли… Тут приказчик затруднялся сказать. Надо надеяться, что богу душу пока не отдали.
— Эх, Петька, Петька, — вздохнул Атласов. — Каков он теперича? А, Иван? — обратился к Енисейскому.
— Женатый. Ох и баба у него, скажу. Всем на зависть.
— И тебе?
— И мне. Фроська добрая и заботливая. А как порой тепла хочется… В Якуцке пройдусь по главной улице, заверну в кабак, конечно, и пройдусь. И все бабы мои. — Иван мечтательно вздохнул.
— А мужики там посильнее тебя.
— Сладим. В Камчатке не сгинули…
— Некогда будет в Якуцке штанами трясти. Тынешку с индейцем пуще алмаза стеречь будешь.
— Навязались они на мою голову!
— Ванька! Не мели зазря! Дело государево.
— Знамо, — покорно подтвердил Енисейский.
— Так готовь лыжи. Подбей лахтачьей шкурой. Ремни сыромятные запасные сам выбери. Гнилье подсунут, порвутся, зараз околеем. Приказчик дает нарты только для поклажи.
— Гусь он нещипаный. Худяка, сказывали тут, стравил.
— Кто сказывал?
— Да люди… Боятся приказчика, а то б выложили. Пошептывают, тебе напакостить захотел.
— Ишь, как выходит. Силен ты, однако, на язык.
— За что купил, за то и продаю… Столкнулся приказчик с Атласовым на узкой дорожке еще в якуцкой службе, так говорят.
— Злопамятен. И всего суета — женку свою, Степаниду, она тогда еще в девках бегала, у него перехватил.
— Век не утешится, — усмехнулся Енисейский.
— Бобылем ходит… Был конь, да изъездился… И нам того не миновать.
— Прежде смерти не умрешь.
Атласову отвели тесную холодную избу, благо, нар хватило и Тынешке с Денбеем, и Енисейскому, и юкагиру Еремке; пол земляной, рыхлый, медвежий пузырь в оконце драный, печь кладена не руками, а крюками. Атласов вспоминал, кто же тут жил, но имя выветрилось. Избу подправили, пол утрамбовали, травой выстлали, старыми оленьими шкурами закидали, печь переложили, и хотя топили по-черному, но все ж не задыхались до одури.
День — в хлопотах, на языке Якутск да Якутск.
Вечером — длинные неторопкие разговоры. Вспоминали Потапа Серюкова, ворчали на анадырского приказчика, что о Камчатке не радеет (ему б, ироду, просидеть зиму в промозглых норах, небось, рысью погнал бы казаков на смену).
Батеньки, как скучен Анадырь, если ждешь встречи с Якутском.
В сибирский шумный град Якутск Атласов с Тынешкой вошел 2 июня 1700 года.
А уже на следующее утро он сидел в приказной избе перед стольником и воеводою Дорофеем Афанасьевичем Траурнихтом и дьяком Максимом Романовым.
Весь день, без продыху, писец скрипел пером, даже рука устала. Атласов отвечал на вопросы воеводы и дьяка вдумчиво и твердо.
Под конец перешли к перечислению ясачной казны. В сборе у Атласова оказалось 8 сороков 10 соболей, 191 лисица красная, 10 лисиц сиводушек, 10 бобров морских, парка соболья, 7 лоскутов бобровых, 4 выдры. Ясачная казна заперта в анадырских амбарах: везти ее Атласов побоялся. А сборные книги он сдаст вскорости. А пока…
— Прими, Дорофей Афанасьевич, от меня, твоего слуги, подарок камчатский…
Атласов развязал котомку, что лежала у его ног, и вытащил шкурку черного соболя, встряхнул (мех соболиный солнечно заиграл) и с поклоном преподнес Траурнихту.
Воевода и ожидал подношения, но такого… и в руки брать страшно… в пору самому царю… Он вопросительно глянул на дьяка. Романов кивнул, одобряя…
На свет из котомки вынырнула шкурка поменьше — Романову.
А лисица красная — писцу, чтоб помалкивал, ежли что, и дело правил еще ревнивее.
Схитрил Атласов: сначала дело выложил, а затем подарки, чтобы одно с другим прямо не связывали.
— А каково казакам в Верхнекамчатском остроге? Не сдадут? — спросил оживленно Дорофей Афанасьевич, расстегивая кафтан и поглаживая несколько выпирающий живот: жарковато. («Однако же соболь… чудей, — думал он. — В Якуцке второго не сыскать… То-то жена будет довольна… Славный сегодня день».)
— Тут просьбишка такая, — ответил быстрехонько Атласов. — Ежли из Якуцка на Камчатку кто будет отправляться, то с ним надобно две пушечки, небольшие, послать.
Романов кивнул писцу. Тот в мгновение ока слова Атласова на бумагу: уж будьте уверены, теперь пушечки Верхнекамчатский острог получит.
Атласов еще раз подтвердил, что полоненника Денбея он вернул в Анадырский острог, дав ему в провожатые толмача Ивана Енисейского.
— Напомнить анадырскому приказчику, что за полоненника он головой ответит… Пусть лечит его, и быстро — к нам, — Траурнихт резко — писцу. Писец на отдельном листе — чирк. С первой же оказией бумагу отошлют на Чукотский нос.
Воевода наклонился к дьяку:
— Герр Романофф, Москва не скучает без пятидесятника? А?
Романов оценивающе посмотрел на усталого Атласова.
— Пущай залечит раны, отдохнет, а там порешим…