За полчаса до любви

Жена смотрела на меня так, словно я совершил преступление против человечности, как на маньяка, надругавшегося над младенцем. Она нервно бродила по комнатам как привидение, усиливая сходство растрёпанной причёской, резкими жестами и визгливым голосом.

Неприятное видение, мелькающее перед глазами, раздражало, давило изнутри на глазные яблоки, готовые вывалиться наружу из черепа, способного взорваться, забрызгивая мозговым веществом бетонные стены.

Мне  захотелось немедленно собрать вещи, хлопнуть дверью и испариться. Бесследно, навсегда.

Я ненавидел её всю: злобные глаза и губы, развратную грудь, похотливые колени, вульгарное вместилище греховности между ног, непристойно тонкую талию, нечестивые половинки упругого зада.

Что-то в облике Янины в эти минуты было не то и не так.

Как, я не мог взять в толк, как с помощью этих бесовских инструментов соблазнения опутала она меня и мою чувствительную душу паутиной, как превратила в подчинённое, зависимое существо, готовое целовать не только песок, грязь под её ногами за дозволение прикоснуться к похотливой плоти?

Я не мог понять: люблю жену, околдован ей, приворожен, нахожусь ли под действием гипноза,  галлюциногенных гормонов или магических ароматов, сводящих с ума. Не зря, значит, Маленький принц у Экзюпери говорил, что самого главного глазами не увидеть.

В любом случае, мне нечем дышать рядом с ней. Необходимо немедленно поставить последнюю точку, сказать “нет” физическому и психологическому насилию.

Я свободный человек и таким хочу остаться. Нельзя, нельзя так со мной поступать, поскольку я всё ещё мужчина!

Несколько минут назад мы сидели в этой кухне за столом, пытались выяснить отношения: ощетинившись, шипя и урча злобно глядели друг на друга, обмениваясь обвинениями, выдвигая оголтелые доводы, слушать которые не могли и не хотели.

Не было в этом конфликте ни логики, ни здравого смысла – одни эмоции, разгоравшиеся от швыряния в лицо абсурдных, немотивированных нелепостей, которые раздирали души в клочья, причиняя страдания и боль.

За полчаса или около того вдвоём мы выкурили пачку сигарет, выпили пару литров крепкого кофе, наговорили друг другу несколько тонн гадостей, едва не сцепились на кулачках, разбили кофейный сервиз, подаренный Янине на день рождения и даже решились развестись.

Я злорадствовал, ликовал, но радовался как висельник, на которого накинули петлю. Она замолчала, пустив ход излюбленный приём – нескончаемый поток слёз.

Обычно этот  психологический трюк действовал безотказно, но не в этот раз.

Я откупорил непочатую бутылку водки, разлил в кофейные чашки, – пей, нужно же нам отметить день освобождения, – скалясь, упиваясь достигнутой в бою победой, – меня от тебя. Будь счастлива, любимая!

А ведь когда-то, миллион лет назад, даже раньше, я реально любил Янину, обожал каждую клеточку её обворожительного существа, тащился от вздоха и взгляда.

Её волосы, тогда, давно, в другой жизни, пахли цветущим лугом, тело – ароматом полуденного зноя, зрелыми фруктами, малиновым вареньем и утренней свежестью. Я реально носил эту девочку на руках, боготворил милый облик; за возможность быть рядом готов был пойти на любые лишения.

Мы клялись друг другу в вечной любви, строили грандиозные планы…

Какая глупость – понятие “брак”. Это состояние, лишающее человека свободы, достоинства, способности мечтать, отращивать крылья, летать, наконец.

Семья помещает тебя в узкий коридор возможностей, в колею, из которой невозможно выбраться, вдохнуть глоток свежего воздуха, жить и любить.

Нет, я не о праве ходить налево. Относительно количества и качества секса мне не на что обижаться. Вопрос в степенях свободы, в способности женщины бесцеремонно вторгаться в увлечения и планы, разрушать результаты скрупулёзных изысканий и длительных приготовлений к чему-то важному.

– Ты мужчина, ты должен!

– Почему!

– Потому, что так было всегда. Мой папа…

Янина громко соскребала с пола следы недавнего боя, а я пил до последней капли, пока не показалось дно бутылки, затем накидал в чемодан, что попало под руку, и ушёл, громко хлопнув дверью.

Как верно подметил Маяковский – семейная лодка разбилась о быт.

“Любит, не любит? Я руки ломаю, и пальцы разбрасываю разломавши. Так рвут, загадав, и пускают по маю венчики встречных ромашек”.

Уходя, я слышал, что Янька сорвалась в истерику. Мне было безразлично её показное горе.

– Раньше нужно было думать, – шёпотом припечатал я, – с меня довольно! Свободу Деточкину!

Прокрутившись ещё несколько кругов на карусели, я пальцами затушил сигарету, намеренно причинив себе боль, сплюнул и ещё раз бросил взор на окно кухни, о котором теперь придётся лишь вспоминать.

С добром или негодованием – пока непонятно. Нужно думать, где переночевать.

Янина сидела в неудобной позе на подоконнике, окно было раскрыто настежь.

– Сорвётся, глупая, – закружится голова от слёз и выпадет, – без злости, скорее с нежностью подумал я, отчего холодок прошёлся по всему телу, – пропадёт ведь без меня, дурында бестолковая. И чего я, спрашивается, взбеленился. Развод, развод… какого чёрта?