За полвека

Прочёл ты книжку о котах,

И вот теперь скажу я так:

Есть очень разные коты,

Один — как я, другой — как ты.

Один мурчит, другой молчит,

А третий цапнуть норовит.

Тот и умён, и полосат,

А этот — сер и вороват.

Хотя в стихах, поверь ты мне,

Все описуемы вполне.

Узнал ты много о котах,

Об их забавах и трудах,

Но надо рассказать о том,

КАК РАЗГОВАРИВАТЬ С КОТОМ.

Поставив правильно вопрос,

Отметим мы, что КОТ — НЕ ПЁС.

Я знаю точно: все собаки

ВИД ДЕЛАЮТ, что любят драки.

На самом деле, грозный лай

Совсем не значит: "Эй, кусай!"

Пёс, не в пример иным котам,

Бывает простодушно прям,

Он и не думает хитрить,

Конечно, если исключить

Пекинских мопсов (очень странных!)

И прочих шавок иностранных.

А уличный барбос простой

Имеет норов шутовской.

С ним просто дружбу завязать —

По подбородку потрепать,

Он лапу даст, ну а потом

Виляет радостно хвостом!

Он — развесёлый обормот!

Но пёс есть пёс, а КОТ ЕСТЬ КОТ!

Я много раз слыхал о том,

Что заговаривать с котом

Невежливо и неприлично.

Неправда! Знаю я отлично,

Что обратиться самому

Без фамильярности к нему

Не трудно: надо шляпу снять,

Чтоб уваженье показать,

И поклонясь изречь: "О, КОТ!"

А если рядом кот живёт,

И запросто через балкон

Ко мне заходит в гости он,

Я так скажу: "А-А-А, вот и Кот!"

Хоть знаю, что его зовут

Джеймс-мурри-Джеймс, а также Плут,

Но чтоб по имени назвать,

С ним надо дружбу завязать.

И прежде, чем соседский кот

До дружбы с вами снизойдёт,

Чтоб уваженье проявить,

Его должны вы угостить

Икрой, севрюгой, пирогом…

(Хоть я знаком с одним котом,

Что кроме студня одного

Не ест на свете ничего!

Съест, да ещё оближет ус —

Бывает у котов подчас

Довольно необычный вкус!)

Кот вправе ожидать от нас

Известных знаков уваженья,

Тогда и даст он разрешенье,

Не опасаясь ничего,

Назвать ПО ИМЕНИ его.

Вот я и рассказал о том,

Как РАЗГОВАРИВАТЬ С КОТОМ.

СИЛЬВИЯ ПЛАТ

353.

НИЩИЕ

Падение темноты, холодный взгляд —

Ничто не сломит волю этих вонючих

Трагиков, которые, как фиги вразнос, поштучно,

Или как цыплят, продают беду, как еду… Они

Против каждого дня, против перста указующего

Затевают судебный процесс: весь миропорядок

Несправедлив и капризен! К Суду и к Суду ещё его!

Под узкими мавританскими окнами,

Под белыми стенами с керамикой арабесок — гримаса г0ря,

Потёртая временем — сама на себя гротеск —

Процветает на монетках жалости. И вдоль моря,

Мимо хлебов, яиц, мокрых рыб, копчёных окороков

Нищий бредёт, на деревяшке хромая,

Жестянкой трясёт

под носом у солидных хозяек,

Посягая на души не столь грубые, как у него,

Ещё не задубевшие от страданий за краем

Совести… Ночь расправляется с синевой

Залива, с белыми домами, с рощами

Миндаля. И восходит над нищими

Звезда их. Самая злая. Её надолго переживая, они ещё

С фальшивым, уродливым вдохновеньем за ней следят,

Отталкивая жалостливый взгляд

Тьмы…

354.

ОТЪЕЗД

Ещё и фиги на дереве зелены,

И виноградные гроздья и листья,

И лоза, вьющаяся вдоль кирпичной стены,

Да кончились деньги…

Беда никогда не приходит одна,

Отъезд наш — бездарный и беспечальный.

Кукуруза под солнцем тоже зелена,

И между стеблями кошки играют.

Время пройдёт — не пройдёт ощущение нищеты:

Луна — грошик, солнце — медяк,

Оловянный мусор всемирной пустоты…

Но всё это станет частицей меня…

Торчит осколком скала худая.

От моря, бесконечно в неё ударяющего,

Бухточку кое-как защищая…

Засиженный чайками каменный сарайчик

Подставляет ржавчине порожек железный,

Мрачные косматые козы лижут

На краю охристой скалы над бездной

Морскую соль…

355.

ДРУГИЕ ДВОЕ

Всё это лето мы жили в переполненной эхом вилле,

Как в перламутровой раковине прохладной,

Копытца и колокольчики чёрных коз нас будили,

В комнате толпилась чванная старинная мебель

В подводном свете, странном и невнятном.

Листья не шуршали в светлеющем небе.

Нам снилось, что мы безупречны. Так оно и было, вероятно.

У белых пустых стен — кресла с кривыми ножками,

Которые орлиными когтями обхватили шары.

Мы жили вдвоём, в доме, где дюжину разместить можно,

И полутёмные комнаты умножали наши шаги,

В громадном полированном столе отражались странные жесты,

Совсем не похожие на наши — не отражения, а жесты тех, других.

В этой полированной поверхности нашла себе место

Пантомима тяжёлых статуй, так не похожих на нас, будто их

Заперли под прозрачной плоскостью без дверей, без окон,

Вот он руку поднял её обнять, но она

Отстраняется от железа бесчувственного, почти жестокого,

И он отворачивается тут же от неё, неподвижной, словно стена.

Так они и двигаются, и горюют, как в древней трагедии…

Выбелены луной, непримиримые, он и она.

Их не отпустят, не выпустят… Всякая наша нежность,

Пролетев кометой через их чистилище, не оставив там ни следа,

Ни разбегающихся кругов — была бесформенной темнотой съедена,

И выключив свет, мы в пустоте их оставляли тогда.

А они из темноты, завистливые и бессонные,

Преследовали нас, отнимали обрывки сна…

Мы порой обнимались, как всякие влюблённые,

Но эти двое не обнимались никогда. И он и она

В жестоком тупике, чем-то настолько отягощённые,

Что мы себе казались пушинками, призраками: это они, а не мы

Были из плоти и крови. Над развалинами

Их любви мы казались небесными. Они, наверное, только мечтали