За правое дело

И, словно вызванные надвигающейся черной силой, в переулках, во дворах появились люди, чьи быстрые, недобрые глаза усмехались, а шепот становился громче; они, прищурившись, смотрели на уходивших, готовились к встрече. И здесь, проходя переулком, Крымов впервые услышал потом несколько раз слышанные им слова: «Шо було, то бачилы, шо буде — побачимо».]

Едва Крымов перебрался на левый берег, как немцы произвели массированный налет на Бровары. Им удалось подавить советскую противовоздушную оборону. Девяносто самолетов в течение двух часов сбрасывали бомбы на сосновую рощу. В эти часы Крымов понял все грозное значение слов «господство в воздухе».

Немецкие танковые войска Гудериана, продвигаясь с севера, от Рославля, на Гомель и Чернигов, выходили по левобережью Днепра в тыл Киеву,— они стремились соединиться с южной группой Клейста, прорвавшейся у Днепропетровска.

Через неделю стали смыкаться клещи окружения, и Крымов оказался за линией фронта[, на занятой немцами территории.]

Крымов однажды видел, как десятки фашистских танков вырвались на равнину, по которой шли киевские беженцы с женами и детьми. На головном танке сидел немецкий офицер и размахивал букетом оранжевых осенних листьев. Часть танков на большой скорости врезалась в толпу идущих по дороге женщин и детей.

В десяти метрах от Крымова медленно прошел немецкий танк, похожий на разъяренного охотой зверя с окровавленной пастью. То было господство на земле.

Днем и ночью шел Крымов на восток. Он слышал в пути о гибели генерал-полковника Кирпоноса ^{95}, он читал немецкие листовки о падении Москвы и Ленинграда, он видел стальную верность, измену, отчаяние и непоколебимую веру.

Он вел на восток двести человек красноармейцев и командиров, встретившихся ему в дороге. Это был пестрый отряд. В его составе были красноармейцы, моряки Днепровской флотилии, сельские милиционеры, работники райкомов партии, несколько пожилых киевских рабочих, летчики, потерявшие самолеты, спешенные кавалеристы.

Иногда Крымову казалось, что путь отряда виделся ему во сне — столько необычайного произошло за эти дни. Ему вспоминались ночные костры в лесу, переправы вплавь под холодным ливнем через мутные осенние реки, долгий голод, короткие привалы в деревнях, откуда они выбивали немецкие отряды; вспоминалась старуха, сжегшая в осеннюю ночь свой дом, когда в нем спали пьяные полицаи,— один из них был ее зятем. И особо вспоминалось ему то чувство духовной общности, которое установилось между людьми. Люди словно собрали, раскрыли свое прошедшее от самых далеких детских лет, и судьба каждого казалась очевидной, простой: характеры, моральная сущность, вся немощь и вся сила человека проявлялись в поступках и словах с предельной ясностью.

Порой Крымов в душе недоумевал, не понимая, откуда он и его товарищи берут силы, чтобы выносить длящиеся десятки дней голод, лишения.

Как тяжела оказалась земля! Огромного труда стоило вытащить сапог из грязи, поднять ногу, сделать шаг, вновь поднять… И все, все было тяжелым в эти дни осеннего ненастья 1941 года. День и ночь моросил холодный, тяжелый, как ртуть, дождь. Пилотка, пропитавшись этим ртутным холодным дождем, казалась тяжелей металлической каски; шинель набрякала, тянула к земле; гимнастерка, рваная рубаха облепляли тело, делались тесны, мешали дышать. Все было тяжелым в дни осенних дождей!

Сучья, собранные для костра, казались каменными, и густой, мокрый дым, смешавшийся с таким же густым, серым туманом, тяжело ложился на землю…

День и ночь люди ощущали тяжесть в ноющих плечах, ощущали отвратительную, холодную грязь, проникающую в рваные сапоги. Люди засыпали на мокрой земле, под тяжелыми от дождя шершавыми лапами орешника. На рассвете они просыпались под дождем, неотдохнувшие, источенные холодом и сыростью. ‹…› ^{96}

В районах сосредоточения гитлеровских войск беспрерывно двигались по дорогам автомобильные колонны, артиллерия, груженная на грузовики пехота, почти в каждом селе размещались немецкие части, днем и ночью перекликались часовые. В этих районах отряд двигался лишь ночью.

Они шли по своей земле, хоронясь в лесах, торопливо пересекая железнодорожное полотно, минуя звенящую асфальтовую дорогу. Мимо них в дождевом тумане проносились черные немецкие машины, тянулась моторизованная артиллерия, железными голосами гарпий сигналили танки. Иногда из крытых брезентом грузовиков ветер приносил дикие для русского слуха обрывки немецких песен, звуки гармошки. Они видели яркие фары и слышали покорное, трудовое дыхание паровозов, тащивших на восток воинские эшелоны. Они видели мирный огонь, горевший в окнах домов, приветливый дым, шедший из труб, и хоронились в безлюдье лесных оврагов.

Да, это было трудное время. Самым дорогим в эту пору была вера в правоту народного дела, вера в будущее. И потому так тяжелы были враждебные слухи, серые, неясные, как осенний туман.