За правое дело

Велось следствие. Большинство жителей Успенского заявляли, что вечером в день убийства они не были в церкви.

Стародубцев расспрашивал о незнакомце, которого он заметил в толпе у церкви, но никто не мог сказать, что это за человек, откуда взялся: никому он будто бы не был знаком.

Была бы Пантушкина воля, он бы посадил в кутузку Степку-дурачка за то, что тот смутьянил народ, потом и попа туда же… Но за что он посадил бы отца Павла, Пантушка надумал не сразу. Все не находил явного повода. Тогда он решил: «За то, что он ест пельмени, когда народ голодает…»

Как-то вечером, в конце апреля, Митрий позвал Трофима Бабина:

— Бумагу из волости прислали, хлеба дают. Собирай бедноту.

Никогда еще не сходились мужики так быстро, как в этот раз.

Помещение сельсовета не могло вместить всех, и тогда Митрий объявил:

— Пускай в избу пройдут члены сельсовета и комитета бедноты. Остальные могут со двора слушать, а кто будет мешать, того попросим уйти.

Сельсоветскую избу облепили мужики и бабы, толклись у открытой двери, глядели в окошки.

Председатель сельсовета развернул подворный список и торжественно произнес:

— Государство отпустило нашему селу рожь, овес и ячмень для обсеменения. А кроме того, зерно другого сорта на кормёжку.

Поднялся одобрительный гул, в котором потонул голос председателя.

— Да тише вы! — крикнул Митрий. — Надо дело делать, а не шуметь.

— Давай читай, — нетерпеливо сказал Трофим. — А шум от радости, сам должен понимать.

Митрий зачитал, сколько какого зерна получат жители Успенского, и спросил:

— Как будем распределять?

— По дворам!

— По едокам!

— По земельному наделу! Каждый кричал, что хотел.

— Погодите! — Митрий поднял руку. — Сначала надо решить, кому не давать.

— Кулакам не давать! Тимофею, Кузьме…

— Сельский Совет есть власть на месте, — сказал Митрий. — А власть отвечает перед правительством, чтобы, значит, зерно было распределено по справедливости. Правильно я говорю?

— Правильно! — Трофим Бабин поднял руку. — Дай сказать.

— Говори!

— Мы в комитете бедноты советовались и порешили, что не надо давать хлеба кулакам и зажиточным: у них зерно найдется. Вот мы составили список…

— Давайте подряд по списку подворному, — предложил Митрий.

С председателем согласились и приступили к распределению зерна.

— Дегтярев Иван Петрович, — прочитал Митрий. — Середняк. Семья из пяти человек. Земли четыре десятины.

— Мужик нуждается, — сказал Трофим. — Дать ему до нового урожая на еду четыре пуда ржи и на посев сколько, понадобится.

— Дать! — одним вздохом ответили мужики.

— Поехали дальше, — с облегчением произнес Митрий.

Сначала все обстояло спокойно. Но вот дошли до Купри, и тут крестьяне словно обо что-то споткнулись.

— На еду дать, а на семена не давать, — предложил Трофим.

— Это как так не давать?! — взвизгнул Купря, пробираясь сквозь толпу. — Меня из земельного обчества выбросить, а?.. У меня земельный надел есть, мне сеять надоть.

— Двадцать лет не сеешь, — возразил Митрий. — Мы у тебя и земельный надел отберем.

— На-ка, выкуси! — Купря уже пробрался в избу, подскочил к председателю, показал ему кукиш. Бороденка у Купри тряслась, глаза выпучились, на лбу надулись толстые жилы.

— Не безобразничай! — вскричал председатель. — Ты не трудовой крестьянин, а побирушка, лодырь. Скажи спасибо, если дадим зерна на еду.

— А на семена? — не унимался Купря. — На семена всем дали, а мне отказали. Что я, обсевок в поле?

— На семена не дадим! — твердо сказал Митрий. — Съешь семена или продашь, а землю не обсеменишь.

— Не давать ему! Чего там!

— Кусошник! Так проживет!

Выкрики слышались со всех сторон. Но Купря не растерялся. Он крепко выругался и вдруг заплакал. Слезы текли у него по щекам и терялись в бороде, кожа на лице сморщилась, рот дрожал. Но мужики были неумолимы.

— Христовым именем всю жизнь кормился, прокормишься и сейчас.

— На чужих харчах жирок нагуляешь!

В конце концов Купрю выпроводили, обещав дать ему пуд ячменя на еду.

Но и без Купри не все обходилось гладко. Почти каждый считал, что ему дают мало, хотелось получить столько, чтобы и посеять и есть досыта. Особенно требовательны были бабы. Они кричали и на председателя сельсовета, и на комбедчиков, и на своих мужей, обзывая их «тютями», растяпами и прочими нелестными прозвищами.

К полуночи распределение хлеба было закончено. Но когда подсчитали, то оказалось, что распределили зерна больше, чем, его было.

— Придется переделывать, — сказал Митрий, почесывая горбинку носа.

И все началось снова.

Только под утро Трофим пришел домой и, позавтракав, стал запрягать лошадь.

Пантушка слышал, как отец разговаривал с матерью.

— Решили все сейчас же ехать за зерном на станцию.

— А у кого лошади нет, те как повезут? — спросила Фекла.

— Нанимать будут. Я Ивану помогу. Нанимать ему не под силу. Думаю, на одном возу наше и Иваново зерно привезу.

— Не надорвать бы кобылу-то, — со вздохом проговорила Фекла.

— Ничего, помаленьку поеду.

Спать Пантушка уже не мог. В мыслях его неотступно рисовался большой обоз, железнодорожная станция, на которой все незнакомое, непохожее на жизнь в Успенском.