За правое дело

— Ох, мамка их и любит! — воскликнул Яшка. — За раками она отпустит. Пораньше выйдем, а вечером вернемся.

— И карасей наловим. Знаешь, какие они вкусные!

— Спрашиваешь! — Яшка причмокнул и сделал губами такое движение, словно проглатывал кусочек жаренного в сметане карася.

— А каменоломни там рядом.

— Знаю, бывал, — с достоинством подтвердил Яшка.

Спрыгнув с лавочки, они пошли по улице, громко распевая песню, которой научил их Стародубцев:

Наверх вы, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает,
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает.

В этом месте Пантушка взмахнул рукой, и ребята еще дружней запели припев:

Так громче, музыка, играй победу,
Мы победили, и враг бежит.
Так за Совет Народных Комиссаров
Мы грянем громкое: ура, ура, ура!

У КРИВОГО ОЗЕРА

Игумен Илиодор сидел после вечернего чая у окна, смотрел на березы и ели, освещенные розовыми лучами заката. Лениво и печально звонил колокол, напоминая о вечерней службе. Но игумен не торопился в церковь: его клонило ко сну, бесцветные глаза закрывались, голова безвольно опускалась на грудь.

Осторожный, но настойчивый стук в дверь заставил Илиодора вздрогнуть: «Что бы это значило? Ведь не велел тревожить».

Он хотел рассердиться на вошедшего послушника, но увидел за монашком рослого человека с курчавой бородой и сделался спокойно-строгим.

— Разреши, владыка? — резко проговорил курчавый и решительно шагнул через порог.

Послушник выскользнул за дверь.

Минуту-другую игумен смотрел на гостя не мигая, потом спросил:

— Зачем пришел? Чего надо?

Человек ответил не сразу. Он сел на скамью, широко расставив ноги в пыльных сапогах, поудобнее положил локоть на стол и твердо сказал:

— Водки!

Игумен задумался, затем медленно поднялся, подал из шкафа рюмку с зеленоватой жидкостью. Выпив, гость откашлялся.

— Слышал? — спросил он.

— Не ведаю, о чем ты говоришь, — с невозмутимым спокойствием ответил игумен.

— Об Успенском… Неужели ничего не известно? Сколько дней уже прошло.

— Монастырь далек от мирских дел. К нам приезжали, забрали драгоценности. У нас все обошлось мирно. Мы против власти не идем.

Гость рассмеялся.

— А кто подбивал мужиков на восстание? Не ты ли, святой отец? Кто в монастыре оружие прячет? Не ты ли? Кто через меня с белой армией Колчака связывался?.. Что, память помутнела, отец Илиодор?

Черные глаза гостя сделались злыми, большой кулак его тяжело опустился на колено.

Но игумен оставался по-прежнему невозмутимым. Он спокойно, почти вяло сказал:

— Пошто, Судаков, злобствуешь на старца немощного?

— А пошто отрекаешься от дела, которое связало нас одной веревочкой?!

— Изыди от меня и не показывайся! — сердито произнес игумен и вцепился маленькими руками в подлокотники кресла. — Не впутывай невиноватых.

— Так и запишем, — гость поднялся со скамьи, рывком надел картуз. — Смотри не прогадай.

Игумен ничего не ответил.

Судаков опять сел, тихо спросил:

— Об оружии монахи знают?

— Нет.

— Побереги. Через неделю-другую пришлю подводу с дровами. На нее и погрузишь оружие. Понял? Затем и пришел, чтобы сказать. Еще прошу не забывать насчет харчей. В деревнях сейчас не поживешь, — буду в лесу скрываться. Так что распорядись, чтоб харчи доставляли туда же, в условленное место. Слышишь, отец Илиодор?

Игумен смотрел на него, но думал, казалось, о чем-то другом. Когда дверь за Судаковым захлопнулась, Илиодор перестал сдерживать душивший его гнев. Вызвав послушника, он накричал на него и велел ему в наказание сделать сто поклонов на коленях.

— Будешь знать, как не слушаться. Не велено было никого впускать.

— Я не впускал, — виновато тянул послушник. — Да он револьвером пригрозил.

— А ты и испугался! Небось в монастыре стрелять не станет.

Дождавшись, когда послушник отбил с молитвой штрафные поклоны, игумен приказал:

— Иди в церковь, пусть приготовят все к молебну. Сам буду служить. — Потом добавил: — Скажи, буду служить панихиду по юноше, убиенном в Успенском.

Оставшись один, игумен опять поник головой, сомкнул веки. Со стороны могло показаться, что он заснул. Но Илиодор не спал. Последние дни ему было не до сна. События в Успенском встревожили его. Ожидаемые по всему уезду восстания не вспыхнули, верующие охотно помогали Советской власти изымать церковные драгоценности; крестьяне с радостью получили от государства зерно на семена и стали сеять.

«Поторопились, — размышлял игумен. — Не ко времени восстания-то замыслили. Ох, беда, беда!.. Как бы нас краем не впутали в убийство».