За правое дело

Дивизия получила первоначальный приказ выйти к берегу Волги намного южнее города. Но так как в последние часы обстановка в самом городе резко ухудшилась, Родимцев получил новый приказ — не теряя ни минуты, изменить направление движения и прибыть в Красную Слободу, что напротив Сталинграда.

В штабе Родимцева были раздосадованы новым приказом — уже дважды дивизии меняли маршрут.

Никто из командиров и рядовых не знал, что этот новый марш назавтра приведет гвардейскую дивизию на улицы города, с которым людская молва навеки свяжет ее имя.

16

Штаб фронта ушел на левый берег Волги и разместился в деревушке Ямы, в восьми километрах от города.

Немецкие тяжелые минометы достигали до Ям, и все отделы штаба находились под постоянным беспокоящим огнем противника. В таком расположении штаба не имелось, казалось, никакого смысла.

Действительно, раз командующий фронтом принял решение сняться из Сталинграда и переправиться на левый берег, было уже безразлично — расположится ли штаб в восьми или двадцати километрах от Волги. Неудобств от столь близкого размещения штаба имелось множество. Из-за обстрелов часто нарушалась связь. Самые спокойные и трудолюбивые сотрудники штаба много времени тратили на разговоры — когда, где, кого ранило, как и когда разорвался снаряд, куда влепило осколок.

Часть сотрудников искала в этих рассказах смешного: повар управлял штабной кухней на расстоянии и заправлял еду, сидя в щели, официантка при свисте снаряда вздрогнула и вылила на майора тарелку супа, воинственный полковник все время доказывал, что его отдел должен находиться при первом эшелоне, теперь начал доказывать, что его отдел должен находиться во втором эшелоне.

Другие охали, говорили о ненужности пребывания штаба под огнем.

И все же в этом размещении в деревне Ямы большого военного учреждения с отделами, подотделами, отделениями, машинистками, писарями, топографами, стенографистками, интендантами, официантками, вестовыми, секретарями,— во всем этом был свой смысл и своя логика.

Ерёменко держал штаб в городе до последней возможности.

Противник завязал бои на окраине города. Волга находилась под огнем, переправы бомбились день и ночь и обстреливались из пулеметов «мессерами». Совершенно очевидно было, что война входит в город, а штаб не уходил.

Штурмовые отряды немецких автоматчиков ночами врывались на городские улицы, в штабе часто слышалась пулеметная стрельба. Однажды вечером полковник Сытин, командир дивизии внутренних войск, которого Ерёменко назначил в конце августа комендантом сталинградского укрепленного района, доложил командующему, что немецкие автоматчики в двухстах пятидесяти метрах от штаба фронта.

— Сколько их? — спросил Ерёменко.

— До двухсот,— ответил Сытин.

— Подсчитайте лучше,— сказал Ерёменко,— а когда подсчитаете, опять мне доложите.

Сытин, всегда сохранявший подтянутый вид, щелкнул каблуками, сказал:

— Слушаюсь,— и вышел.

Вскоре Сытин вернулся, такой же подтянутый и спокойный, и подтвердил свое первое донесение.

— Ну что ж,— сказал Ерёменко.

И штаб остался в городе.

Все трудней становилась связь штаба с южной армией Шумилова, прикрывающей Сарепту.

Ставка поручила Ерёменко командовать одновременно Юго-Восточным и Сталинградским фронтами. Сидя в городе, поддерживать связь с северной группой армии было очень трудно. И, несмотря на это, Ерёменко продолжал оставаться со штабом в городе.

И все же пришел момент, когда дольше оставаться на правом берегу штаб фронта уже физически не мог. Тогда Ерёменко перевел штаб в Ямы.

Казалось, что, уйдя на левый берег, штаб мог разместиться на восемь—десять километров восточней. Но не в этом была логика и разум самых тяжелых дней войны.

Из всех блиндажей в Ямах были видны дымящиеся пожарища Сталинграда, ведь штаб ушел на левый берег для того, чтобы лучше организовать защиту города, а не для того, чтобы отступать. Опасность от снарядов и мин в Ямах была не меньше, чем в городе.

Командиры и комиссары дивизий приезжали в штаб, делали свои дела, возвращались на правый берег, их спрашивали товарищи — начальники штабов, комиссары полков, командиры батальонов, спрашивали с усмешечкой, с которой всегда фронтовой народ, стоящий ближе к смерти, говорит и думает о народе, стоящем дальше от смерти:

— Ну как там штаб фронта на левом берегу, культурно устроился, отдышались после Сталинграда?

А приехавшие из штаба отвечали:

— Ну, брат ты мой, какой черт, пока я от оперативного до АХО добежал, четыре мины немец положил. А город весь как на ладони оттуда виден…

Думали ли обо всем этом люди, принимавшие решение о перемещении штаба в Ямы, а перед тем державшие его в городе до самой последней возможности?

17

Адъютанты командующего фронтом, переговариваясь вполголоса, работали за столом.

В отдаленном углу обширного, обитого белыми, свежими сосновыми досками блиндажа в ожидании приема сидел хмурый генерал с тремя звездочками на вороте кителя.