За правое дело

Даренский, видя это выражение полковничьего лица, волновался, старался угадать, какой страницей его служебной жизни вызвано сомнение и недоумение начальника отдела кадров.

Начальник отдела кадров задавал ему вопросы, все те вопросы, какие обычно задают начальники отдела кадров.

Отвечая, Даренский волновался и сердился; он хотел объяснить полковнику, что ведь дело совсем не в том, почему он не был допущен, и не в том, почему он был отчислен и не зачислен, и почему недостаточно отражено то или иное служебное обстоятельство, и почему об этом он указал там-то, но не указал там-то.

Даренскому казалось, что все это не имеет отношения к самому важному, что решает оценку человека. Почему полковник не интересуется его душевным состоянием, его желанием отдать все силы работе?

Было похоже, что ему предложат работу в управлении тыла, где-нибудь во втором эшелоне, а его любимую штабную оперативную работу ему не доверят.

Начальник отдела кадров спросил:

— А где жена ваша, здесь это не отражено? — и он постучал пальцем по бумаге.

— Ведь мы, собственно, разошлись перед войной. Когда со мной была эта, мягко выражаясь, неприятность. Когда я сидел. Собственно, тогда у нас и разладились отношения,— он усмехнулся,— не по моей, конечно, инициативе.

Этот разговор мирного времени происходил в блиндаже начальника отдела кадров под грохот разрывов, гул дальнобойных пушек, цоканье зениток на берегу и тяжелые глухие удары авиабомб.

Когда начальник отдела кадров спросил, в каком году был вновь арестован [20] Даренский, где-то поблизости крякнуло так сильно, что оба собеседника невольно пригнулись и посмотрели на потолок — не рухнет ли сейчас на них земля и дубовые бревна; но потолок не рухнул, и они продолжали беседу.

— Придется вам обождать,— сказал начальник отдела кадров.

— Что так? — спросил Даренский.

— Да кое-что уточнить надо тут.

— Что ж, подождем,— сказал Даренский,— только об одном прошу, не давать мне назначения во второй эшелон, я оператор. И уж очень прошу вас не затягивать с назначением.

— Учтем, учтем,— сказал начальник, но голос его не мог особенно обнадежить Даренского — наоборот, мог лишить надежды.

— Мне как, наведаться к вам? — спросил Даренский вставая.

— Зачем зря беспокоиться. Где вы остановились?

— У офицеров связи.

— Я помечу у себя, когда понадобится — за вами пришлем. У вас как с питанием? Аттестат, все в порядке?

— В порядке,— отвечал Даренский.

Он шел обратно в избу офицеров связи и глядел на туманный город, белевший за Волгой. Все, казалось ему, складывается плохо. Он просидит в резерве многие месяцы. Офицеры связи перестанут замечать его; он сам будет проситься сыграть в подкидного. В столовой девушки-официантки с сострадательной насмешкой за спиной его будут говорить: «А, это безработный подполковник из резерва».

Придя в избу, он, не глядя ни на кого, не снимая сапог, лег на койку, повернулся к стене, плотно зажмурил глаза.

Он лежал и медленно вспоминал все подробности разговора, выражение лица собеседника. Все сложилось неудачно — в штабе оказались новые люди, никто его не знает по работе… А по бумагам — что можно сказать… да и плохие бумаги.

Его осторожно толкнули в плечо.

— Товарищ подполковник, идите на ужин,— тихо сказал чей-то голос,— сегодня каша рисовая с сахаром, а то скоро столовая закроется.

Даренский продолжал лежать неподвижно.

Второй голос сердито сказал:

— Зачем ты товарища подполковника беспокоишь, видишь — отдыхает. А если утром окажется — заболел, ты пойди в санчасть и врача приведи.— И совсем тихо тот же голос добавил: — А еще лучше, принеси подполковнику ужин на квартиру, может, в самом деле болен, в столовую метров шестьсот, все-таки трудно. Я бы сам сходил, да мне сейчас на тот берег переправляться, пакет Чуйкову. Мой ужин возьми сухим пайком, сахар особенно.

Даренский узнал голос — это был Савинов. Он вздохнул и почувствовал, что слезы внезапного умиления выступили у него сквозь плотно сжатые веки.

Утром, когда офицеры связи, не вызванные ночью, подшивали воротнички, умывались, чистили сапоги, вошел, запыхавшись, посыльный и, быстро оглядевшись, с опытностью тертого штабного солдата сразу определив старшего званием, выговорил скороговоркой, без точек и запятых:

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться, кто здесь товарищ подполковник Даренский? Вас полковник срочно вызывает в отдел кадров, велел до завтрака прийти. Разрешите быть свободным, товарищ подполковник?

В отделе кадров Даренскому сообщили о назначении на большую и ответственную работу в штаб артиллерии — о такой он и не мечтал, даже не помышлял.

— Надо явиться завтра в штаб артиллерии к полковнику Агееву, он велел в четырнадцать,— строго глядя на Даренского, сказал начальник отдела кадров.

— Есть явиться завтра в четырнадцать,— ответил Даренский. Тот, точно поняв новые мысли Даренского, сказал:

— Вот видите, оказалось, что все без задержки, а вы, верно, думали: замотают бюрократы меня,— и, рассмеявшись, добродушно добавил с протяжным украинским выговором: — Бюрократы мы, верно, но на войне треба торопиться.