За пределами любви

Элизабет подошла к двери. Музыка из гостиной, хоть и доносилась отчетливо, уже не донимала навязчиво ломкими, джазовыми ритмами, где-то скрипнуло, отозвалось тихим, едва различимым стоном, потом снова. Элизабет оглянулась, посмотрела по сторонам, оказывается, там была еще одна дверь, футах в шести, не больше, это оттуда доносились настораживающие, приглушенные, растянутые звуки. Стон повторился – усталый, совсем не резкий, не крикливый, не зовущий, наоборот, смягченный, вкрадчивый. Элизабет тронула ручку двери, круглый бронзовый набалдашник легко, доверчиво провернулся в ладони. Нет, она не пыталась открыть дверь, у нее даже мысли такой не было, та сама поддалась, двинулась внутрь, Элизабет даже пришлось попридержать ее, иначе бы она распахнулась настежь. Так, вцепившись в бронзовый набалдашник, чтобы щель не разрасталась, Элизабет приникла к узкой вертикальной прорези – она была 'yже ее зрачка, 'yже ее взгляда.

В комнате было еще темнее, чем в коридоре, окна были зашторены и свет хоть и проникал внутрь, но, преодолевая плотную материю, терял интенсивность. Элизабет напрягла глаза, те, привыкнув к темноте, кое-как отделили предметы один от другого – живые от неживых.

Ясно было, что там, в комнате, находилась какая-то конструкция, что-то непривычное, видимо, специально построенное – две поперечных перекладины, на них наклонные плоскости. На одной, перегнувшись, лежала животом женщина, вторая, установленная дальше и ниже, была не видна, наверное, женщина упиралась в нее плечами. Иначе почему плечи и шея оказались выставлены горизонтально вперед, в отличие остального тела, перегнутого через перекладину, как белье через веревку.

Лица женщины видно не было, да и тело из-за нелепой, неестественной позы узнать было невозможно. Оно было одето в трико, тоже темное, почти черное, даже не в трико, а в длинные шорты по колено и в короткую, обтягивающую майку. Майку Элизабет разглядела отчетливо – белое неприкрытое тело резко контрастировало с черной одеждой.

Шорты тоже были несуразные, какие-то неправдоподобно обширные, чрезмерно свободные, скорее, старомодные панталоны из прошлого века, они расходились в стороны круглыми, выпуклыми шарами и казалось наполненными чем-то твердым, неправильной формы. Они, эти тупые, сглаженные формы, проступали через одежду то тут то там с ритмичной периодичностью, будто внутри, в панталонах, копошилось неуемное живое существо.

Руки женщины были отведены в стороны, раскинуты до предела, как будто океанская птица расправила крылья на плоскостью воды. Длинные, гибкие, они двигались короткими, плавными взмахами, и от этого еще больше напоминали крылья большой птицы. Но главное, каждый взмах, каждое движение рук совпадало с новым тихим стоном, тем самым, который Элизабет услышала в коридоре, который заставил ее приоткрыть дверь. Казалось, он вырывался не из горла, даже не из груди, а из самой глубины, из сердцевины распластанного тела, и что-то нездоровое, животное, нечеловеческое можно было выделить из его отрешенности, что-то, что находилось вне, за пределами жизни, что было никак не связано с нею.

Но самое непонятное, непостижимое, даже пугающее заключалось в том, что голова женщины тоже была накрыта черной материей. Даже не накрыта, а помещена в нее, как фотографы помещают свою голову внутрь черного ящика перед тем, как сделать снимок. Из-за этого черного ящика женщина была похожа на древнее мифическое чудовище – получеловек, полуживотное. А может быть, на часть кошмарного, переполненного ужасом сна?

Элизабет сжалась, не в силах шелохнуться, ей показалось, что она присутствует на языческом ритуале, жестоком, с неминуемыми жертвоприношениями, – первым ее порывом было захлопнуть дверь, тут же, немедленно, и бежать из дома, не видеть, не знать, не присутствовать. Но дверь она не закрывала.

Она уже не пыталась понять происходящее, все запуталось, перестало расчленяться на детали – одна общая, бессмысленная, как полотно абстракциониста, картина. Но именно оттого, что смысл был недоступен, он завораживал таинственным подтекстом, словно открылась потайная дверца в стене и Элизабет попала в мир, о существовании которого не подозревала.

Женщина взмахивала руками то резче, то плавнее, будто то набирая высоту, то спускаясь ниже, в какой-то момент они затрепетали короткой дрожью, словно попали в невидимую сеть и запутались в ее мелких ячейках, снова раздался глухой, протяжный стон из самой глубины, и руки беспомощно затихли, сдались, казалось, что навсегда.

Элизабет тихонько затворила дверь. Возможно, она не хотела узнавать секрет происходящего, как не каждый зритель хочет узнать секрет показывающего трюки иллюзиониста. А может быть, она просто испугалась, что женщина может ее заметить.