За пределами любви

Она не знала, куда врезалась безумной своей головой, не знала, что месят внизу ее острые коленки, не чувствовала чужой, разрываемой когтями, тут же опухающей, покрывающейся теплой, густой влагой кожи. Кто-то попытался схватить ее за руки, заломить их, оттолкнуть, бросить на пол. Но как можно оттолкнуть клубок обезумевшей энергии? Она вывернулась, снова кинулась вперед, снова повисла на оглушенном, остолбеневшем теле. Ногти ломались, их забивали мягкие, скользкие лоскутки, зубы были надежнее, она впилась ими – ах, как непрочна живая плоть, как легко разрывается податливая мякоть, как просто быть бешеным животным, хищником – кусать, рвать, давиться, захлебываться яростью, кровью, слезами.

Мужской басок оборвался, теперь его заливало отчаяние, а еще страх, ужас. Но в отличие от Дининого ужаса, он был вялый, бессильный, с единственным желанием укрыться, защититься, спрятаться.

В конце концов она отпихнула в сторону истерзанное, искусанное, избитое тело, кинулась к спасительной двери. Все замелькало, взгляд влево – сжавшийся на корточках мужчина, покачиваясь, подвывает, руки сложены где-то внизу. Взгляд вперед, в темный провал двери – ей туда, там люди, она будет кричать, звать на помощь. Дина рванулась, темный проем качнулся, сначала влево, потом сразу вправо, наверное, она неловко переставляла ноги, наверное, ее саму качало из стороны в сторону.

Все же она не промахнулась, вписалась в проем, задела плечом косяк, – боль отголосками прокатилась по телу, но она привыкла к боли, боль стала частью ее существования, она сроднилась с ней. Коридор уходил и влево и вправо, надо вспомнить, откуда привела ее эта красивая девушка с полными красными губами, где находятся люди, там ведь было много людей.

Ну да, надо бежать вправо, но вправо нельзя – всю ширину коридора закрыло новое мужское тело, больше и шире предыдущего. Почему-то Дина сразу поняла, что ей с ним не справиться, от него исходила угроза, явная опасность. И оно неумолимо двигалось на нее.

Она все равно попыталась прорваться, сдвинуть, пробить насквозь, но не получилось. Тело отшвырнуло ее, она снова бросилась, – но не хватило сил, отлетела назад, снова ударилась о косяк двери, теперь уже головой, снова боль, ноги стали оседать, но она удержалась. И тут же темный, стремительный, жесткий комок влетел в нее, врезался, накрыл глаз, щеку. Они сразу исчезли, будто скальпелем срезали правую часть лица, а то, что осталось, взбухало, становилось чужеродным, выворачивалось наружу рваными краями. Дину отбросило назад, в комнату, а проем двери опять оказался закрыт тяжелым, бьющим наотмашь телом.

Еще один удар, теперь она отлетела в глубину комнаты, и нижняя губа тут же перестала принадлежать лицу, вывернулась, набухла, будто Дине приставили чужую, слишком большую, неподходящую челюсть. Дышать стало тяжело, воздух едва проходил через рот, едва попадал в горло, лишь отдельными, скудно просачивающимися струйками. Дина качнулась, удержалась, – она не может падать, не может позволить им схватить ее, связать, оттащить наверх, в страшную комнату на третьем этаже, привязать к кровати, впрыснуть наркотик, ввести в забытье только лишь для того, чтобы снова терзать ее израненное, едва живое тело.

Правый глаз затек, набух, перестал видеть. Зато левый по-прежнему все замечал – вот тот, кто сидел на корточках, стал выпрямляться, с красного лица отрываются тяжелые капли, руки поддерживают низ живота, будто без них он лопнет и разлетится на куски. Вот тот, кто загораживал дверь, сделал шаг вперед, в комнату, ближе к ней, к Дине – ей тоже пришлось отшатнуться. Вот в освободившейся прорези двери промелькнула еще одна фигура, хрупкая, изящная, протиснулась в комнату, замерла у стены. Как же все-таки сложно видеть одним мутным глазом. Конечно, это удлиненное лицо она знает, да и красные губы на размытой бледности. Сейчас контраст еще отчетливей – то ли лицо стало более бледным, то ли губы налились багровым. Они раскрываются, что-то произносят, но тихо, едва-едва, надо напрягаться, чтобы расслышать.

– Извини, но мы не зависим от себя, – вот что шептали губы на мраморно белом лице. – Совсем не зависим, мы здесь все, как ты, мы все…

– Ах ты, маленькая сучка, – заглушил багровые губы громкий мужской голос, сильный, злой, в нем звучала угроза. – Ах ты, сучка, ты зачем убежала? Да еще Пола вон как раскрасила. Он же тебя любил без отдыха, втюхивал в тебя, не жалея себя, а ты сучка неблагодарная. Ничего, скоро попищишь, я тебе такое устрою, попка разорвется. А ее сращу с твоей…

– Бен, перестань, – снова проговорили женские губы, снова тихо, но Бен почему-то послушался, замолчал.

Бен? Гд е она могла слышать это имя? Гд е могла видеть это простоватое лицо с накачанной бычьей шеей? Нет, сейчас не вспомнить, у нее нет времени на воспоминания. Потому что Бен шагнул к ней, его огромные, налитые мышцами руки потянулись к ней, почти достали, почти зацепили толстыми пальцами.