За пределами официальных хроник

Все равно Митос давно считал меня немного сумасшедшей, правда, без мании. Ему можно, а мне нельзя? Да? Дискриминация, однако. А в этом столетии снова в моде старое веяние с новым названием — феминизм.

Заведу дневник.

Все равно никто прочитать не сможет, кроме Митоса. Он бы смог. Эта носатая сволочь читает все, что попадется на глаза, ему мои записи, шифруй — не шифруй, как «мама мыла раму». А кто-нибудь другой ничего не поймет, других письменных источников этого наречия нет.

Основной вопрос даже для меня — зачем мне это надо? Хороший вопрос.

Правду сказать — боюсь, себе-то можно признаться.

Боюсь я не склероза, с этим жить можно, не помнишь и ладно. Даже хорошо, иногда, забыть. Я боюсь ложной памяти. Очень распространенный случай среди нашей братии. Вроде все помнишь хорошо: ощущения, мысли, события, людей. И не знаешь, было это или только привиделось.

Но еще хуже, когда другой участник событий все помнит не так. Событие то же, мнения расходятся. И кто прав — не знаешь.

Сколько так бессмертных разругались и не сосчитать. Встретятся, обрадуются, обнимутся, начнут вспоминать. Довспоминаются до поединка. А победитель всегда прав, победителей не судят.

Ладно, поздно лить слезы. Будем вспоминать.

Встреча с моим будущим учителем произошла вполне буднично. Ничего особенного для тех времен — он меня купил на рынке. Приличные деньги отдал. Молодая рабыня, здоровая, кожа, зубы и волосы в порядке, цену за меня заломили — дай боже каждому.

Правда я не слишком обращала внимание на окружающее, виски ломило нестерпимо. У меня тогда все болело, но голова особенно, потом узнала, — это от Митоса.

Я тогда понятия не имела, что именно со мной случилось. То ли проклятие богов, то ли наоборот, особая милость. Нас же всех тогда убили, а городок спалили.

Вначале я хотела мстить. Горло перегрызть, сердце вырвать. Эмоции через край. Я мстю и мстя моя страшна.

Не получилось.

Всех не убьешь, особенно если не умеешь это делать. Битва гигантов: хорошо обученная армия и девчонка. Меня довольно быстро схватили, я ничего сделать не успела.

Эти солдаты ведь не были виноваты, если подумать. Их послали воевать, они и воевали. Это сейчас — Гаагский трибунал, международные конвенции, защита прав человека. Тогда проще. Мужчин и стариков — убить, женщин и детей — в рабство.

Мне, конечно, жутко повезло, что меня тогда Митос купил. С моей-то историей.

После того, как меня поймали в лагере, мне досталось прилично.

Солдаты. Ничейная женщина. Тем более из побежденного города. Тем более с ножом. Тем более молодая.

Объяснять не надо? Ничего, выжила. Такие, как мы, всегда выживают.

Я не очень хорошо помню первые дни. Дом у Митоса был небольшой, но с достатком. Кроме меня других слуг не было. Днем я лежала в углу и мечтала умереть. Ночью я лежала в углу и мечтала отомстить. Он меня не трогал. Ни оклика, ни приказа, ни еды или воды. Меня не было, пустое место, на грязь и то обращают больше внимания.

Через несколько дней мне надоело умирать от жажды, и я встала.

Следующий год прошел вполне терпимо. Я готовила, стирала, убирала и была счастлива, что моему хозяину была нужна служанка, а не наложница. Еще через несколько лет я уже не была столь счастлива, что ночи он предпочитает проводить со жрицами из храма, а не со мной. Пожалуй, такое пренебрежение меня обижало. Но в остальном пожаловаться я не могла, он был довольно добрый хозяин. Мне крепко досталось только два раза. В первый раз, когда через полгода после покупки я попыталась сбежать, прихватив его вещи. Второй раз, когда через два месяца после побега я попыталась отравить его ужин и городской колодец. Да, солдаты меня били слабее. У Митоса всегда была тяжелая рука.

А через четыре года, когда мы собирались перебираться в другой город, этот сын собаки наконец-то рассказал мне, почему в его присутствии у меня шумит в голове. Нет, он действительно негодяй. Четыре года!

Спустя очень-очень много лет я, наконец, набралась смелости (и наглости) спросить, почему он молчал. Поначалу он отшучивался: кто ж откажется от рабыни добровольно, тем более, если она прилично готовит, только надо проверить, нет ли там яда. Потом, внимательно на меня посмотрев, сказал: «В тебе было слишком много ненависти, девочка, такую ненависть нельзя выпускать в мир». Почему он меня просто не убил, я так никогда и не спрашивала.

Могу со всей определенностью заявить, что хотя Митос был вполне приличным хозяином, учитель из него ужасный: жесткий, язвительный и очень требовательный. Я была уверена, что проклята и боги в наказание послали мне его. Я держалась только на мысли, что когда-нибудь выучусь и смогу победить, и уж тогда этот гад мне за все ответит.

Митос меня учил не только бою, а многому еще: письмо, счет, чтение. Ха, он даже учил меня вышивать! Прясть и ткать я умела, но все равно, мои навыки были раскритикованы. Он вообще не делал различия между мужскими и женскими занятиями, требовал, чтобы я знала все.