За пределами трепета

– Боже, о, Господи. Почему это произошло? Как случилось? Кто виноват?– неожиданно дважды за день нарушенный советский атеизм сменился жалобным всхлипом, заполнившим грудь Евгении Александровны, совсем как в далеком детстве,– что с нами будет? Быстро что-то придумать. Надо взять себя в руки. Как все это мерзко, противно, я – просто раскисшая неудачница. Как же не терплю этих слабостей и капризов. Просто дура. Так, не надо реветь, я приказываю тебе не реветь. Слезами горю не поможешь – это всегда надо помнить, не забывать,– женщина пыльным кулаком яростно вытерла глаза и вздернула гордую голову.– Так, сначала в сад, потом позвонить Леше. Затем бежать на вокзал, схватить билеты на поезд, если еще будут, и к тете. Да, я поеду с детьми к тете. Она всегда меня ждет, точно поймет и приютит. Вещи, брать ли вещи? Они ведь заражены… Куплю в Украине, на месте. Что он еще говорил? Ах, да, волосы. Нет, я лучше умру, но волосы оставлю при себе. Что скажет Леша? Лысое чудовище с опухшими глазами. Та еще красота! Но детей остричь обязательно, потом разберусь по приезду. Что с нами будет? Мы все умрем? Сколько осталось? Кто нам поможет?

Бег ускорялся, вихрился, сворачивался в скорые приготовления к отъезду. Хлопоты рвали воздух квартиры всплеском отчаяния. Закрытые окна породили духоту, свежее дыхание весны оказалось запретным и губительным. Кто знал, какой вздох станет последним? Ветер превратился в яд, дождь – в пламя. Все смешалось в вихре безысходности. Тревога стала биением сердца.

Они уехали ночью, по счастливой случайности схватив последние билеты в плацкартном вагоне возле туалета. Без чемоданов, подарков родне, надежд. Алексей Леонидович сутулым манекеном возвышался над толпой на перроне, одинокий, со страхом в глазах. Руки его вяло обвисли вдоль тела, растеряв всю возможную энергию для прощального жеста. Он прощался взглядом под зарослями ресниц. И в зарослях с тех пор навсегда поселилась тревога. Возможно, именно поэтому Лиля запомнила отца именно таким: с этими постоянно напряженными глазами. Глазами, провожающими поезд в бесконечную ночь.

Советское правительство объявило о катастрофе 28 апреля. Это была миниатюрная, невзрачная заметка в углу газетного листа. Она не привлекала внимания. Позже, когда новость разлетелась, проводились масштабные расследования, искали виновных. Выясняя, чем являлась авария: трагической ошибкой или спланированным терактом; была объявлена первая официальная причина происшествия. Но клубок фатального пренебрежения к собственному народу уплотнялся, ширился, полнился слухами. Люди говорили, что правительство все знало, но не отменило первомайскую демонстрацию. Городские автобусы были направлены на место катастрофы для эвакуации людей, а потом, как ни в чем не бывало, вновь возвращались на свои привычные маршруты. Начали выпадать волосы, оставляя в ваннах свои пугающие следы. Немедленно была привезена огромная партия югославского шампуня, и было объявлено, что это просто вина местных моющих средств, не соответствующих стандартам качества. Испуганные люди во многих местах, куда они переехали, превращались в жертв бойкота. Они были изгоями, «чумными». Были случаи, когда их дома поджигались. На работу брали в редких случаях, дети в школы не допускались. Все боялись радиоактивного фона, избегая пострадавших. Начало расти кладбище, врачам под страхом смерти запрещали сообщать о раке, смертях при родах, уродствах и иных последствиях. Приехавшие японцы выполнили диагностику пострадавшей территории и в ужасе умчались, отказавшись находиться в проклятом месте. Запрещали употреблять продукты, пользоваться дарами природы. Пошли слухи, что в день трагедии из пушек разгоняли радиационные облака, меняя их курс, не позволяя двигаться на Москву. Территория Белоруссии была принесена в жертву.

Человеческое жертвоприношение всегда играло огромную роль в истории человечества. Явное физическое насилие в культуре развитых современных стран все больше табуируется, а гипотезы, предполагающие неизбежность человеческого заклания, вытесняются на периферию научного мышления и изучения.