За пределами ведомых нам полей

На каждого Бэггинса и Тука, в котором проснется тяга к странствиям, смотрят как на сумасшедшего, – и хоббитов не так-то просто поднять даже на защиту страны от вторжения; но когда уж они поднимутся… Сарумановы полуорки не знали, с какой яростью господин Жаба гнал оккупантов[106].

Венди, стоя у мачты пиратского корабля, обратилась к пропащим мальчикам с прочувствованными словами – от имени их настоящих мам: «Если вы должны умереть, то мы надеемся, что вы умрете, как истинные англичане!»

И они умирали – некоторые даже в бою. Джон Киплинг – в восемнадцать лет погиб на фронте Первой мировой. Джордж Льюэлин-Дэвис – погиб на фронте в двадцать два года. Майкл Льюэлин-Дэвис, главный прототип Питера Пэна, каков он в повести, – утонул в двадцать один год, подозревали самоубийство. Питер Льюэлин-Дэвис – покончил с собой в шестьдесят три года; как и Кристофер Милн, он не любил вспоминать о «том ужасном шедевре». Алистер Грэхем, чья неуравновешенная натура воплотилась в образе господина Жабы, – за два дня до двадцатилетия бросился под поезд.

«Необычайно долгими и жаркими выдались летние месяцы в Англии последних лет правления королевы Виктории и в годы короля Эдуарда [т.е. до 1910 г.], – так начинается эссе Антонии Байетт о Питере Пэне. – Семьи были велики, и от детей больше не требовали, чтобы они оставались на виду, но не издавали ни звука. Дети болтали, и взрослые болтали с ними; они сломя голову бегали по лесам и полям; они вели совершенно независимую и безмятежную жизнь, которой их степенные родители несколько завидовали. Во всяком случае, так кажется, когда читаешь замечательные детские книги того времени, изобразившие эпоху в фантастическом свете».

Пан вечен и смертен; не потому ли его флейта казалась викторианцам самым подходящим символом бренной эпохи.

Ветер в ивах, голос в тростнике. Солнце заходит, кончается лето.

_________________________

16. Ирландские сновидцы

(В соавторстве с Ефремом Лихтенштейном)

Легко ступай: ведь под ногами – грезы.

У. Б. Йейтс.

«Он мечтает о плаще небес»

(пер. А. Блейз).

Страны, которым не повезло с политической историей, находят утешение в мифах.

Чарльз Стюарт Парнелл, крупнейший политический деятель Ирландии конца XIX века, умер в 1891 году, – но для героев Джойса, живущих на рубеже веков, он уже фигура легендарная и романтическая. Мифологизация заразительна: в 1920-е годы честертоновский отец Браун, отнюдь не ирландец, а стопроцентный англичанин, будет полушутя-полусерьезно рассматривать вопрос, являлся ли призрак Парнелла премьер-министру Уильяму Гладстону («Проклятие золотого креста»).

Размывание границ между современностью и историей, реальностью и мифом: достаточно вспомнить, что борцы за независимость Ирландии в XIX веке приняли имя фениев – дружины легендарного вождя Финна Мак-Кумхайла. Для культуры такое смешение времен и миров зачастую благотворно, для страны – скорее опасно.

Еще одно необычное соединение: Ирландия – страна, в которой национальное возрождение состоялось, но на языке колонизаторов. На английском писали Йейтс и Шоу, и Беккет (он еще и на французском), и Шеймус Хини – все лауреаты Нобелевской премии. И Джойс, разумеется: Джойс, описавший в «Улиссе» довольно-таки зловещую сцену. Англичанин, собиратель ирландского фольклора, благодарит старушку молочницу, воплощение матери-родины, обращаясь к ней на гэльском языке. В ответ же слышит: «Это вы по-французски, сэр?» И, когда ей снисходительно объяснили, прибавляет: «Мне и самой стыд, что не умею на нашем языке. А люди умные говорят, язык-то великий»[107].