За пределом реальности

Подумав об этом, Валентин выпрямился, закрыл глаза и тяжело вздохнул. Снова эти мысли. От них некуда было деться. Он сглотнул слюну и почувствовал, как неприятно она режет его пересохшую глотку. Нужно было выпить. Воды. Резкими движениями он направился на кухню, чувствуя, как недовольство начинает закипать в его груди, и выпил воды прямо из-под крана.

В отличие от родителей, Лизе Валентин никогда звонить не противился. Делал он это, правда, зачастую только в перерывах между рюмками, когда не был еще в доску пьян, но уже достаточно раскрепощен, чтобы не струсить ей в очередной раз набрать. Но сколько бы раз он ей не звонил, она никогда не брала трубку. Она ушла от него, ничего не объяснив, и не хотела объясняться даже сейчас, когда прошло уже много времени, и обо всех сожалениях или обидах, или других непонятных Валентину причинах можно было бы уже и рассказать, просто хотя бы из человечности. Но, видимо, Валентин слишком многого от нее хотел. Он не мог смириться с мыслью о том, что она бесцеремонно ушла, будто провалилась сквозь землю, не сказав ему ни единого слова. И продолжала игнорировать его звонки, хотя могла бы поднять трубку и просто сказать, что больше не любит. Тогда бы ему, наверное, стало бы поспокойнее. По крайней мере, после того, как затянется зияющая рана на его сердце. Если затянется вообще.

Мысли о родителях и Лизе не отпускали его все то время, пока он доделывал уборку в доме. Он думал о них и тогда, когда собирался в магазин, по дороге туда, пока слепо смотрел на прилавки, безуспешно пытаясь бороться с возникавшими картинками воспоминаний перед глазами, когда неспешно брел обратно домой и занялся готовкой обеда. Иногда Валентин будто выпадал из мира, а затем обнаруживал себя посреди комнаты, охваченный удивлением, словно проснулся от тяжелого сна или совершил небольшой скачок во времени. Приготовив рис с овощами, он взял тарелку с едой и прошел в гостиную, уселся на диван и включил телевизор. У него уже не было сил слушать гробовую тишину, царившую в квартире, она была настолько ощутимой, что буквально давила на него, на его рассудок, он будто мог слышать, как противные мысли об упущенной жизни ворочаются в его голове. Он надеялся, что голос телеведущего заглушит их или хотя бы поможет отвлечься. Но убежать от этих мыслей было, конечно же, не так-то просто.

Не было еще ни одного такого дня, чтобы Валентин не подумал о Лизе. Он всегда пытался представить себе то, как она живет, и с кем. Больнее всего ему было думать о том, что она сейчас не с ним. Он с искренним теплом вспоминал те моменты, когда она была рядом, как прекрасно они проводили время вместе, и казалось, что пламя их чувств никогда не погаснет. Валентин скучал по тем временам… а скучает ли она?

И вот он снова попался на крючок, уже в неисчислимый раз стал жертвой собственных размышлений. Этот крючок вонзался в его плоть и не тянул к свету и воздуху, как рыболов вытягивает из воды рыбу, а наоборот тащил в беспросветную бездну, где таились ужасные чудовища, именуемые болью, сожалением и страданием. Валентин отставил тарелку с недоеденным рисом на кофейный столик и закрыл руками глаза. Ему нужна была помощь, чтобы все это пережить, чтобы со всем этим справиться. Но единственная доступная помощь, которую он мог получить – это алкоголь. Убрав руки от лица, он потянулся за телефоном и посмотрел на время. Часы показывали начало четвертого. Это было еще, наверное, слишком раннее время для похода в Гавань, но желание выпить сейчас было куда сильнее, чем его сила воли, и оно стремительно выходило за все хрупкие рамки самоконтроля. Мысль о том, чтоб позвонить Лизе вновь промелькнула в его голове, но Валентин небрежно откинул телефон на столик и принялся заканчивать обед.

Несмотря на чрезмерное желание, Валентин, все же, смог сдержать себя в руках и просидеть вот так перед телевизором еще несколько часов прежде, чем накинуть на себя теплую одежку и выйти в прохладный позднеосенний вечер, отправившись по уже доведенному до автоматизма привычному маршруту к Гавани Души. Шагая по улицам монументального города, в темное время суток вспыхивавшего, словно в пожаре, яркими огнями, протискиваясь сквозь тесные толпы других пешеходов, Валентин чувствовал себя скорее как в пустыне, нежели в оживленном мегаполисе. Столь неординарная ассоциация была вызвана тем, что все здесь для него выглядело необычайно «пустым», как громады безвкусных идентичных построек, так и люди, бродившие по улицам подобно запрограммированным на то роботам. Он чувствовал себя одной из умопомрачительного количества рыб в колоссальном косяке посреди безгранных вод океана, столь неотличимых друг от друга созданий, чешуя которых хоть и была яркой и блестящей, но в то же время банально однотипной, а сам город был толщей темной воды, бескрайней, но в то же время до боли пустой.