За пределы атмосферы

Братья Аржаных то были женаты, то считались опять холостяками. Сейчас, в декабре девяносто девятого, Роберт переживал крах очередной любви до гроба, а о Феликсовом быте пеклась гражданская жена. Весьма успешно. Курицу по оглушительно низкой цене таки достала. Повезло вместе с ней немногим – всего одна коробка мороженых кур была у продавца. До этих пор поверила бы и Наталья – сама в той очереди стояла, – и другие везунчики, а дальше… А дальше – когда все трое, Роберт, Феликс и хозяйка, уже второй день этой курицей отужинали и в кастрюле обнажилось дно, Феликс поднялся и сказал:

– Слушайте все! Завтра я пойду требовать справедливости! Я хочу, чтобы не только я, а все ходили бы гордо и прямо! Россия – самая свободная страна в мире, это даже «Голос Америки» говорил! Россия – где-то там в Москве, но не Ужово! У нас за любую хреновину надо кланяться Пердяю! Он притесняет свободное русское сословие, и я горой встану за славного купца Никиту, который может поставить и выпить, и закусить! Завтра Пердяй получит по первое число и по… двацц… какое завтра?

Конец погромной речи, таким образом, оказался сжеван, но Роберт и Феликс Аржаных, а также Никита Бессольцын, у которого полпоселка покупало продукты и которому Порадеев не давал построить ларек на улице, – тот использовал для торговли свой дровяной сарай, а с ними и Рамазан Набиуллин, Ромка, местный таксист-бомбила, которого тот же самый Порадеев не регистрировал ни с юрлицом, ни без, но систематически сдавал гаишникам, фискалам, прокуратуре и даже антимонопольщикам, да еще полдюжины народу – оказались двадцать седьмого в поселковой администрации.

Пашка потом рассказывал жене, что начал Эдуард Генрихович. Он первым поздоровался. Сделал паузу. Остальные нестройно, кто «здрасте», кто «доброе утро», кто и «наше вам» – поддержали. Эдуард Генрихович тихим, бесцветным голосом продолжал:

– Примите коллективное заявление.

Кто знал Лаубе, те поняли: не сказал «пожалуйста». Это была гроза. Июльская, ильинская! Поняли и встрепенулись. Мэр, на свою беду, не знал. Он не только не встал с места, а сложил руки на столе в замок и сказал:

– Заявления подаются установленным порядком. Кто вас вообще сюда пустил?

– Установленный порядок нарушает ваш непосредственный подчиненный, и ваши избиратели требуют вашего и его отчета в своих действиях.

Пока Эдуард Генрихович выговаривал эту фразу – не торопясь, плавно, без единой паузы, лишь слегка окреп голос, – мэр на глазах наливался багровой яростью, как ягода «пьяная вишня». Встал с места. Ногой оттолкнул кресло. Порядком тяжелое, оно проехалось со зловещим танковым «трр» по паркету кабинета – и от этого звука в толпе избирателей как сдетонировало. Братья Аржаных схватили мэра под локти, а Феликс, извернувшись прыткой ящерицей, еще и подпихнул под него кресло носком ботинка. Кресло поддало мэру под коленки, и тот упал в него обратно. Пытался ругаться, но вылетали только нечленораздельные «хры», «бзы», «мля» и прочее, потому что в ответ на каждое следовал более грозный звук. Севка кинул на пол телефонный аппарат и топнул по нему ногой, отчего он разлетелся сразу весь, в мелкую сечку, вдрызг по углам. Никита Бессольцын выворотил дверцу шкафа-гардероба – и пополам об колено. Систематическая практика погрузки собственного товара сказалась – он мог еще и не такое. Ромка швырнул на пол вторую дверь. Потом пошли в ход полки с бумагами. Когда из мэра вытряхнулся весь запас возмущения, а физиономия посинела от ужаса и неудобно сдавившего шею галстука – братья надежно держали за локти, – Эдуард Генрихович продолжил перечисление требований. Передача жилья семьям, которым оно выделено. Подписание документов на выделение земельных участков. Как под жилье, так и под предпринимательскую деятельность. Регистрация предпринимателей без юрлиц. И приведение в рамки закона действий как заведующего земотделом Порадеева, так и незарегистрированного частного предпринимателя Хасанбаева.

Перечисление заняло изрядно времени. За которое заявители успели перетряхнуть шкаф и вывалить перед мэром относящиеся к их требованиям бумаги. Из мэра словно вышел весь воздух, он одряб и покорно подписывал. В кабинете осталось четверо – Никита, оба Аржаных и Севка; не сговариваясь, они продолжали следить за тем, чтобы процесс дошел до конца. Остальные пошли по кабинетам и добрались-таки до Порадеева.

– Вот он! – воскликнул Фёдор, путеец, который один пришел в администрацию одетый по-рабочему, – только что со смены. И выглядел поэтому наиболее внушительно: черно-оранжевая спецовка делала его и без того широкие плечи еще шире, руки – длиннее, а черты небритого лица – резче и решительней, до степени «кто не с нами, тот против нас». Порадеева силой притащили в кабинет мэра, и Эдуард Генрихович повторил требования избирателей. А уж остальные конкретизировали. Предельно доходчиво – оторвав от стола мэра столешницу, да и – по чем попало.