За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

В 1869 г. Крыжановский выступил против тех чиновников, которые из‐за неправильного понимания веротерпимости отдали полицию, по его словам, в распоряжение исламских авторитетов в качестве инструмента насаждения религиозных норм. Он отмечал: «Ни одно из существующих в Империи иноверческих исповеданий, ни католическое, ни лютеранское, не имеют права обращаться за содействием полицейских властей для внушения своему духовенству и своим прихожанам религиозных их обязанностей. Тем менее такое содействие было бы уместно и сообразно с видами государственной пользы в отношении религии магометанской… коего один из главных догматов проповедовать ненависть к Христианам».

Крыжановский замечал, что было бы «по меньшей мере странно и крайне не политично, если бы русской полиции было поставлено в обязанность употреблять дарованную ей власть для утверждения магометанских мулл в правилах шариата» и «если бы русские власти вселяли в магометанских прихожанах усердие к магометанской вере и полицейскими мерами поощряли их поддерживать денежными приношениями мечети и магометанское духовенство». Он доказывал: «Заставить же русскую полицию утверждать и распространять у себя в России шариат, гнать народ в мечети и приглашать прихожан к денежному платежу в пользу изуверства, по истине, можно принять за насмешку над русскими властями»[470].

И Катков, и Крыжановский апеллировали к историческим образам древней вражды между родной государственной церковью и якобы иностранным исламом. Но их консервативные с виду предложения влекли за собой более радикальную программу. Требуя разрыва царской полицейской власти с мусульманскими религиозными институтами, они выдвигали фундаментально новый взгляд на роль режима в местной жизни. Их критика ставила под вопрос моральный мир, общий для мусульман и власти, сложившийся в итоге десятков лет административной практики, чьей основой служили государственный патронат над мусульманскими учеными и выборочная защита исламских правовых норм и доктрин.

Многие историки комментировали эти опасения конца XIX – начала ХХ в. перед мусульманской угрозой для целостности империи. В некоторых работах эти явления связывают с появлением панисламских и пантюркистских симпатий среди татарских и других мусульманских элит. Другие рассматривают недоверие к мусульманам через призму тогдашней борьбы между мусульманскими реформистами-«джадидами» и «традиционалистами». В таких исследованиях мусульманского реформизма подчеркивается враждебность русских к предполагаемым агентам перемен в этих сообществах и выделяются случаи тайных сговоров между царскими властями и «консерваторами» против их общих врагов. Эти авторы доказывают, что реформаторы, гонимые и преследуемые полицейскими агентами режима, боролись и против своих мусульманских оппонентов, и против государства за то, чтобы научить своих единоверцев светским наукам и национальному самосознанию и обеспечить автономию для реформированной религии и модернистской нации. В этом свете представляется, что цели мусульман-реформистов эпохи fin de siècle основывались на старых требованиях Каткова и Крыжановского об отделении ислама от государственных институтов.

Однако более широкого охвата исследование мусульманских реакций на эти процессы выявляет иную картину. В этой главе мы смещаем фокус анализа от узкой прослойки реформистской элиты к более широкому слою деятелей и показываем, что в последние годы империи царские институты сохраняли главную роль в конфликтах внутри мусульманских общин за религиозный авторитет и полномочия определять исламскую ортодоксию. В исследованиях реформизма и национализма у мусульман эти движения обычно рассматривались вне структуры имперских институтов. Но связи между полицейским контролем и мусульманским активизмом, порицаемые и некоторыми русскими националистами, и мусульманскими элитами, сохранялись и в ХХ в., хотя их институциональный и лингвистический контекст постоянно развивался.