За решеткой

Брови Хавьера взлетели вверх.

— Рей поставил тебя в блок смертников?

— Ага.

— А он сначала спросил?

— Неа. Просто увидел в расписании.

Хавьер присвистнул.

— Должно быть, людей совсем не хватает. Он всегда сначала берет добровольцев. Это дерьмо непростое. Сложнее лишь то, когда тебя ставят на трансфер в Хантсвилль, к месту казни.

— Давай будем надеяться, что мне такое не достанется. Есть советы?

— Конечно. Первое — слушай. Вот в этот момент по ним ударяет реальность. Этим парням хочется излить душу. Тебе не надо высказывать мнение или соглашаться с тем, что слетает с их языка. Просто слушай. Дай им выговориться.

Хавьер придержал для меня дверь, когда мы оказались у входа. Мы провели своими карточками, чтобы пройти через двери с ограниченным доступом и направились в зону для персонала.

— Будь готов к ужасным историям, друг мой. В этот момент большинство из этих парней честно рассказывает свое прошлое. Я могу пересчитать по пальцам одной руки тех парней, кто подавал апелляции после подписания ордера на казнь.

— И сколько их?

Он сделал ноль из большого и указательного пальцев.

— Ноль. Такое случалось прежде, но ни разу за те десять лет, что я здесь работаю.

— Похоже, не самое удачное место для смены на этой неделе.

— Не буду врать, я рад, что не угодил туда вместо тебя.

— А тебя куда поставили?

— На сопровождение с Энджело.

Я почти мечтал, чтобы у Хавьера было другое мнение о блоке смертников, потому что я бы сразу предложил поменяться. Это могло не предоставить возможности поговорить наедине с Бишопом, но я хотя бы увидел его на сопровождении.

После утреннего брифинга мы с Хавьером разошлись, договорившись попить пива на выходных.

В блоке смертников было в два раза больше персонала. Вдвое больше глаз, присматривающих за заключенными, означало меньше шансов, что они наделают глупостей. Эти ребята были близки к концу и предпочитали сами распрощаться с жизнью вместо того, чтобы оставлять это правосудию. К сожалению, такая роскошь не дозволялась, и нам приходилось следить, чтобы такого не произошло.

В блоке смертников жизнь заключенного обрастала новыми ограничениями, почти как на третьем уровне. Они не получали ничего дополнительного, им разрешалось минимум времени в душе, нельзя совершать покупки и выходить в досуговые камеры. Отныне и до самого конца существовали лишь четыре стены. Пересчет проводился каждые 15 минут вместо одного раза в час.

Поскольку обязанности по трансферам сокращались, и нас было так много на этаже, я понимал, что имел в виду Хавьер, когда сказал, что я буду слушать признания и истории. Пока священник тюрьмы Полански был занят с другими заключенными, некоторые мужчины обращались к нам, нуждаясь в разговоре. Другие неподвижно сидели в углах камер, погрузившись в мысли. Я мог лишь воображать, о чем они думали.

Джеффери был из их числа.

Я остановился у его окошка и осмотрел уязвимый силуэт мужчины, свернувшегося клубком и уткнувшегося лицом в поднятые колени. Я вовсе не желал слушать ужасные истории, но меня тянуло помочь этим мужчинам перед смертью перейти от страха к принятию.

— Эй, Джеффи. Хочешь поговорить?

На мгновение мне показалось, что он не ответит, но потом он пробормотал что-то в свои колени. Как бы звук ни разносился и ни отражался от бетонных стен, я едва не пропустил эти слова.

— Я же говорил не называть меня Джеффи, белый мальчик.

Я усмехнулся.

— Да, да. Готов поспорить, твоя мама в детстве называла тебя Джеффи.

— Нет.

Я видел, что уговоры его открыться будут походить на попытки выдрать зуб, но куда мне спешить?

— В Б без тебя было ужасно тихо.

— Лучше привыкай к этому.

Его упрямое молчание заставило меня пошаркать ногами.

— Брось, Джефф. Я протягиваю тебе руку. Знаю, что не могу вытащить тебя отсюда, но я готов послушать, и это уже больше, чем половина ребят по эту сторону решеток готова сделать. Поверь мне.

Снова молчание.

Я вздохнул, и мои плечи опустились.

— Ладно. Эту неделю я работаю здесь. Если передумаешь, окрикни меня.

Наступил четверг, четвертый день моей смены в блоке смертников, и только тогда Джефф сломался. Это должно было случиться. Парни в камерах вокруг него ломались, плакали, кричали, вопили, умоляли и просили, но он ничего такого не делал.

В четверг днем, когда я вернулся с обеденного перерыва, он ждал у окошка. Его глаза практически превратились в темные синяки, белки налились кровью. Готов поспорить, он мало спал с тех пор, как его перевели сюда.

— Миллер? — его голос надломился, но привлек мое внимание, когда я проходил мимо его камеры.

Я помедлил и подошел ближе.

— Как у тебя дела, Джефф?

— Почему ты так хорошо обращаешься со всеми нами? Я не понимаю. Ты разве не осознаешь, кто мы? Что мы сделали?

— Я знаю. Я не дурак.

— Так почему?

— Это не моя работа — осуждать вас или наказывать. Я здесь, чтобы обеспечить безопасность людей внутри тюрьмы и за ее пределами. Вот и все.