За решеткой

Если я думал, что пронизывающий взгляд Бишопа нервировал, то это ничто в сравнении со взглядом Джалена. Он склонил голову набок в той же манере, которую я столько раз замечал за Бишопом. Он нахмурился еще сильнее.

— Не уверен, что понимаю, зачем надзиратель, — он махнул рукой, указывая на мою униформу, — хочет обсудить моего брата. Если он сделал что-то не то или не подчиняется каким-то правилам, то я уверен, что на такой случай существуют протоколы, и они не включают выслеживание членов семьи на парковке. Я прав?

Моя спина напряглась, расслабленная поза сменилась более обороняющейся стойкой. Не то чтобы я ощущал какие-то враждебные намерения, но горечь буквально волнами исходила от Джалена. Когда кто-то оскорблялся, то инстинктивно хотелось насторожиться — слишком много лет стажа сформировали такую привычку.

— Бишоп не сделал ничего плохого. Я здесь как дру...

— Практически уверен, что два убийства с отягчающими обстоятельствами — это плохо, офицер, — он показал пальцами кавычки в воздухе, подчеркивая свой посыл. — Из-за этого он здесь, так?

— Вы правда верите, что он виновен в этих преступлениях?

Я ответил на его недрогнувший взгляд таким же твердым взглядом. Бросил ему вызов, пусть осмелится солгать мне в лицо. Это было мимолетным, но его щека дернулась, взгляд скользнул туда-сюда. Неважно, что утверждал Джален, правда была на виду.

— Неважно, что я думаю.

— Неправда. Это очень важно. Для него, — я махнул рукой на бетонное здание, вмещавшее его брата.

Джален ничего не сказал. Он закусил щеку изнутри, нахмурившись, и снова достал телефон, откровенно игнорируя меня и строча сообщения. Может, ему и было за тридцать, но с моей точки зрения он был каким-то наглым подростком.

— Ты хоть понимаешь, каково это — жить в камере смертника? — Джален не поднимал головы, но я продолжал, зная, что он прекрасно меня слышит. — Это непросто. Ты ограничен помещением, которое меньше ванной комнаты в домах большинства людей. Кровать, которую там предоставляют, не вмещает 195 см роста как у твоего брата. Матрас от силы пять сантиметров толщиной. Он сырой, плесневелый и горячий. Единственное окно — это крохотная щель под потолком, не дающая света. Ты ешь, срешь и спишь в этой комнате. Никаких удобств. Единственный момент, когда тебе разрешается выйти — это в душ и для отведенного времени досуга.

Он продолжал игнорировать меня, так что я рванулся к нему, выхватил телефон из его руки и бросил на крышу машины, чтобы он уделил внимание. Затем вплотную приблизил свое лицо к его лицу.

— Ты меня слушаешь?

Джален сердито посмотрел на меня, стиснув зубы и раздувая ноздри.

Как он мог не переживать об этом?

Я ткнул его пальцем в грудь, не в силах сдерживать свою ярость.

— Эти мужчины никуда не выходят без обыска голышом. У них не осталось достоинства. Уединения. Ничего. Они ходят из одной клетки в другую. Они едят, когда мы им скажем, спят, когда мы им скажем, дышат, когда мы им скажем. А теперь представь, каково жить так пятнадцать лет, и вообрази, что это невиновный мужчина, которого несправедливо осудили. Подумай об этом хоть пять бл*дских секунд, мелкий ты говнюк. Вспоминай об этом, когда возвращаешься домой, к еде на вынос, комфортной кроватке, телефону, телику и свободе. А твой брат гниет в камере. Он этого заслуживает?

Джален толкнул меня в грудь, и я отшатнулся на несколько шагов прежде, чем смог восстановить равновесие.

— Я его туда не сажал! В чем твоя проблема, бл*ть?

— Ты его семья, и тем не менее, ты его бросил. Ты дал показания против собственного брата? Как ты мог?

— У меня не было выбора! Меня вызвали по повестке. Меня заставили дать показания. Мне было шестнадцать, мать твою. Они задали мне вопросы, я на них ответил. Я не знал, что они добиваются смертного приговора. Я знал лишь то, что мой брат застрял в каком-то любовном треугольнике и постоянно дрался. Его девушка постоянно ходила в синяках, и он много на нее орал. Что еще я должен был подумать, черт возьми?

— Ты сказал суду, что он угрожал ее жизни.

— Потому что я своими ушами это слышал.

— Но были ли эти угрозы адресованы Аянне?

— Я не помню. Прошло почти двадцать лет.

— Подумай!

— Зачем ты это делаешь? Зачем ты здесь? Ты не адвокат. Ты хренов охранник. Какое тебе дело?

— Мне есть дело. Больше, чем тебе. Бишоп — друг, и в данный момент я единственный, кто у него есть, кроме вашей бабушки.

Злость ушла из тела Джалена, и он отвернулся, проводя ладонью по лицу, по бритой голове и глядя на тюрьму за высоким забором.

— Слушай, я пытался с ним помириться. Я пытался извиниться за то, что мои показания выставили его в плохом свете. Это не моя вина. Я был перепуганным подростком, который думал, что если я не буду сотрудничать, то меня затолкают в тюрьму вместе с ним. Они извратили все, что я сказал. Я это знаю. Я был там, но сколько бы раз я ни пытался это исправить, они меня пресекали. Его знатно подставили. Не думай, что я этого не знаю.

Джален развернулся и посмотрел на меня прищуренными глазами.