За решеткой

Бишоп опустился на колени и прижал мою ладонь к своему лицу. Угол наклона был неудобным, так что я присел на корточки так, чтобы все равно видеть в окошко, но иметь некоторую свободу действий. Ладонью я ощущал его влажную щеку и теплу кожу. Дотронулся до его губ кончиками пальцев. Они были потрескавшимися и пересохшими. До его носа. До одного глаза, потом до другого — его ресницы трепетали, когда я задевал их. Затем он наклонил голову и подтолкнул меня провести ладонью по его бритым волосам до затылка. Я запоминал это все.

Закончив свое «путешествие», я положил ладонь обратно на его щеку и приподнял его лицо так, чтобы он посмотрел в окошко.

— Не сдавайся. Позволь мне быть твоей силой. Позволь теперь уже мне быть твоей опорой.

Его ладонь поднялась и накрыла мою руку, сильнее прижимая к его лицу, держа ее там, будто он боялся, что я отпущу.

Мы больше не говорили. Он нуждался в этом утешении, а я отказывался отстраняться. Когда прошло еще какое-то время, Бишоп повернул лицо к моей руке и поцеловал в центр ладони. «Я с тобой», — говорил этот жест.

Я закрыл и запер люк без эксцессов. Бишоп сел на кровать, потому что ноги его уже не держали. Он смотрел на свой рисунок, затерявшись в мыслях.

— Я всегда с нетерпением ждал наших с ней встреч.

— Я знаю.

— Она по-своему поддерживала мою связь с внешним миром. Этими фотографиями. И ее историями.

— Что, если теперь приедет Джален? Ты с ним увидишься?

— Он не приедет.

— А если приедет?

— Не приедет.

Смысла спорить не было, так что я сменил тему.

— Сегодня я виделся с адвокатом. С хорошим. Она готова посмотреть на твое дело свежим взглядом и поискать основания для апелляции. Нормальной апелляции.

Он не ответил, его разум затерялся в прошлом, пока он продолжал изучать набросок на стене.

— Она может согласиться работать за гонорар в случае успеха, если дело окажется надежным.

— Зачем? Если меня отсюда выпустят, это не оплатит ее услуги.

— Если она добьется нового судебного процесса и выиграет его, реабилитировав тебя, то она также может выбить компенсацию. Ошибочное осуждение и заточение почти на двадцать лет дает тебе право на огромный иск. Тебе выплатят много денег, и она это знает. Вот так она и получит гонорар.

— Мне плевать на деньги, или компенсацию, или как ты там это называешь. Я хочу выбраться отсюда.

— Знаю, и возможно, она согласится бороться за тебя. Вытащить тебя. Если она победит, ты будешь свободен.

Бишоп опустил подбородок, перестав смотреть на рисунок, и повернулся лицом ко мне.

— Ты уж прости, босс, но я как-то не радуюсь.

— Я понимаю.

Я достал сложенный бланк согласия из кармана и снова прислушался к Дугу. Вот-вот начнут разносить завтрак, и я знал, что тогда наше время закончится.

Отперев люк, я подозвал Бишопа.

— Мне нужно, чтобы ты это подписал. Это позволит нам обсуждать тебя и твое дело. Она сказала, что если возьмется, то придет встретиться с тобой и все объяснит.

Он вернулся к двери, взял бумагу, просмотрел ее и кивнул.

— У меня больше нет ручки. Они все забрали.

Я нашел ручку на своем ремне и передал ее через дверь. Бишоп подписал бланк и вернул его. Закрыв и заперев люк, я убрал бланк обратно в карман.

— Я знаю, ты стараешься, босс. Я благодарен тебе. Немногие люди готовы пальцем о палец ударить ради кого-то вроде меня.

— Они не знают тебя так, как я.

Легкая улыбка приподняла уголки его рта, но почти так же быстро скрылась.

— Ты заставляешь меня мечтать о вещах, о которых я не имею права мечтать.

— У тебя есть все права мечтать о них. Я сделаю все возможное, чтобы воплотить те мечты в жизнь, но мне нужно, чтобы ты доверился мне и не сдавался.

— Я попробую.

Это лучшее, на что я мог рассчитывать. Я сверился со временем и вздохнул.

— Вот-вот принесут завтрак. Мне надо идти. Как думаешь, сможешь не ввязываться в проблемы?

Он кивнул и окинул взглядом свою пустую камеру.

— Я попробую.

— Хорошо. Я точно не знаю, когда снова тебя увижу. Это не моя смена, но я посмотрю, что можно сделать.

Глава 16

Пиво было кислым на вкус (и это точно отражало мое настроение), а музыка пульсировала в ритме с моей головной болью. Размеренные гулкие басы какой-то новомодной панк-группы, которую я никогда не слышал. Толпа посетителей в «Бочке» пятничным вечером была густой, и нам с Хавьером повезло занять последний свободный столик.

— Прекрати выглядеть таким страдающим, — он пихнул меня в руку, привлекая мое внимание. Я и не осознавал, что хмуро пялился в свое пиво.

— Я не страдаю. У меня болит голова, и это, — я помахал рукой в воздухе, имея в виду музыку, — не помогает.

Мы выбрали этот популярный гриль-бар в Ливингстоне, потому что Хавьер неделями нахваливал его. Мы оба работали в утреннюю смену, так что пришли сюда примерно в пять, надеясь поесть и уйти до того, как буйные студенты заявятся для порции пятничной выпивки.

— У тебя болит голова, потому что ты спишь.

— Знаю. Слишком много всего в голове вертится.

Хавьер потягивал пиво, косясь на меня с задумчивым выражением на лице.

— Что? — рявкнул я, когда он не продолжил сразу же.

— Да разговоры пошли.

— Какие разговоры?

— О тебе. О Бишопе.