За решеткой

Я нашел Бишопа через две камеры от конца ряда. Как только мой взгляд упал на него, в животе все сжалось, а на глаза выступили слезы. Я не хотел, чтобы он видел меня таким, так что помедлил минутку, чтобы собраться, и только потом подошел к окну. Тень, отброшенная моим телом в его камеру, заставила его поднять голову. Он сидел на краю постели, погрузившись в мысли.

Наши глаза встретились, и от эмоций, хлынувших из него на поверхность, у меня едва не подкосились колени. Он встал, и от меня не укрылась дрожь, сотрясшая его крупное тело, когда он подошел к окну.

Без слов он прислонился лбом к стеклу и закрыл глаза. Я сделал то же самое. Мы стояли, соединенные сквозь толстую панель укрепленного стекла.

— Ты не должен здесь находиться, — прошептал он мгновение спустя.

— Я не мог оставаться в стороне. Мне нужно было тебя увидеть.

— Тебя уволят.

— Мне все равно.

— Так не должно быть. Через месяц, когда меня не станет, ты об этом пожалеешь.

— Я никогда не пожалею об этом, — прошипел я, хлопнув ладонью по двери. — И я буду бороться до твоего последнего вздоха.

— Нет больше никакой борьбы, босс. Все кончено.

— Нет. Адвокат получила деньги. Она спешно готовит апелляцию. Это случится. Я должен в это верить. Ты не умрешь здесь, — в моем горле встал ком. — Я этого не допущу.

Бишоп открыл глаза и посмотрел на меня с такой тоской, с такой душевной болью.

— Тебе пора отпустить эту затею. Пора посмотреть правде в глаза, — он прижал ладонь к окну. — Ты сражался за меня так, как не сражался никто другой. Ты верил в меня тогда, когда я считал, что ни одна живая душа меня не слышит. Я не могу как следует поблагодарить тебя за то, что ты дал мне, но пора принять правду, Энсон. Все кончено.

Я накрыл его ладонь своей через стекло и затерялся в его темных глазах.

— Я не хочу спорить. Знай, что на твоей стороне есть люди, которые борются за тебя. Люди, которым не все равно, и которые знают, что ты не должен находиться здесь. У меня есть три дня в этом блоке. После этого я не вернусь, но ты даже на секунду не думай, что я перестал бороться.

Он будто пытался ухватить стекло, его пальцы искали контакта, который мы не могли получить.

— Спасибо тебе, — прошептал он.

Мы долгое время оставались так. У меня были обязанности, на которые я не мог забить, но отойти от его окна было так сложно.

— Мне страшно, — слова Бишопа прозвучали едва слышно. Лишь шепот, который того и гляди развеется в воздухе. — Я пятнадцать лет готовился к этому, но мне страшно, Энсон. Мне так страшно.

Его глаза блестели от непролитых слез, и мои тоже заслезились, ненавидя физический барьер между нами.

— Я знаю. Мне тоже.

— Отвлеки меня, босс. Пожалуйста. Я могу думать только об этом, а мне вообще больше не хочется думать.

Чувствуя боль в груди, я постарался оттолкнуть свои муки в сторону и дать то, о чем он просил, но мой разум опустел.

— О чем хочешь поговорить?

— О чем угодно. О книгах. О еде. О твоих планах на Рождество.

— Это и есть мои планы на Рождество. Я не поеду домой. Я останусь здесь, с тобой.

— Ни индейки, ни яблочного пирога?

Я усмехнулся, и первая слезинка скатилась по моей щеке.

— Никакого пирога. Может, сделаю себе бутерброд с нарезкой из индейки, но это максимум моих планов на ужин.

— Тебе нравится мазать горчицу на свой бутерброд?

— Немножко. И еще майонез.

— Как насчет томатов и листьев салата?

— И то, и другое. Может, еще поджарю бекон до хруста и добавлю его. Получится этакий праздничный рождественский бутерброд.

— Моя бабуля в праздники добавляла к майонезу клюквенный соус. Говорила, что это добавляет приятную изюминку.

— Никогда так не делал.

— Попробуй.

Я вздохнул и кивнул. Мы обсуждали бутерброды. Это было странно, но в то же время необходимо. Это было простым и безопасным отвлечением. Мы оба ухватились за такой обыденный разговор и плыли по течению. Альтернатива была немыслимой.

— Когда я был маленьким, моя мама делала горячие бутерброды с индейкой из остатков мяса после праздничного ужина. Бутерброды были открытыми. Куча индейки, начинки, которой ее фаршировали, и все это залить подливой. Думаю, это мне нравилось даже сильнее, чем сам ужин из индейки, но не говори ей, что я так сказал.

— Твой секрет в безопасности со мной.

Мы говорили о десертах и традициях. Мы рассказывали об особенных игрушках, которые дарили нам в детстве. Со временем наш разговор сошел на нет, и мы просто стояли, наблюдая друг за другом. Мне хотелось сказать миллион других вещей. Мне хотелось завязать еще сотню бессмысленных разговоров. Время было не на нашей стороне, и меня убивала мысль о том, что мы никогда не сумеем насладиться такими простыми удовольствиями или традициями как пара.

Спустя какое-то время я ушел, чтобы выполнить другие свои обязанности, поговорил с другими мужчинами, которым нужно было выговориться, но мои мысли и сердце всегда были с Бишопом.

Те три ночные смены прошли намного быстрее, чем мне хотелось бы.

В финальный вечер я не мог игнорировать тошноту в своем нутре. Я два дня толком не ел, зная, что это моя последняя встреча с Бишопом, если только Синтия не сотворит чудо.