За родом род

…Минуло две недели. Все это время работал Максим на конной косилке. Снова Пряхин уговорил. Да Максиму было теперь все равно. Он мог бы вообще не работать, и никто бы худого ему не сказал. Был он в подавленном состоянии, когда воля ослаблена, мысли сбиты и открывалась дорога к стакану вина. Как раз этого Виктор Арнольдович и боялся, потому и запряг Максима в работу, чтобы та утомила его и тем самым спасла.

День с утра был пугающе-шумным. Прошла боковая гроза, срывая ветром с травы семенные зонтики и корзинки. Потом и прямая гроза навалилась с тяжелым грохотом и сверканьем, трамбуя землю седыми столбами дождя.

Максим, оглушенный, в прилипшей к спине рубахе, в кепочке, сплюснутой на затылке, сидел на ольховой опушке, давая гнедым очнуться от страха, и удивленно глядел в небеса.

Гром проносило к востоку, ветер стихал, и в свободной от туч размоине неба дрожало сияние беглого света. Казалось, небо имело лицо и вот оно улыбнулось, обрадовавшись земле, на которой увидело стадо коров, наполовину окошенный луг, пару гнедых и сидящего на железном сиденье Максима. И увидело небо то, что было отсюда не видно, но, должно быть, печальное, как несчастье, отчего налилось густой синевой и начало хмуро крениться, вот-вот готовое встать к горизонту ребром.

Испугался Максим, почувствовав всем своим существом, что кто-то его сейчас вспоминает. Распряг лошадей. Взяв одну на долгую оброть, вскочил на другую и поскакал.

Конюх Оглуздин, грузный старик с шишковатым лицом, принимая гнедых у Максима, тревожно спросил:

— Это чего-о?

— Погоди, — отмахнулся Максим и тут же бросился к дому. «Не отошла ли?» — подумал со страхом.

Мария, увидев вбежавшего мужа, слабо и ласково улыбнулась, блеснув глазами, мол, ты погляди, что за казус-то приключился, чаяла смерть принимать, а она взяла да и отступила.

Максим ошарашенно заморгал:

— Никак, поправляешься?

— Видишь, Сима, — Мария хотела было добавить: «Спасибо врачам, коих вызвала фельдшерица. И Любе спасибо, так ухаживала за мной». Да смолчала, решив, что Максим об этом знает и без нее.

28

Поправлялась Мария быстро. Даже сама удивлялась. Давно ли ей почти в каждую ночь открывалась калитка загробного мира, куда она заходила, как в собственный дом, и однажды могла оттуда не возвратиться. Но теперь появилось желание много дышать, много есть, много видеть и много слышать, к ней вернулась былая женская сила, а заодно и приятная мысль, что лучшие дни не прошли, они еще явятся, как подарок, и душа ее возликует. Но тут подступал к Марии суровый вопрос: «Не потеряла ли, пока болела, дочку свою и мужа? Ведь отдала их тому, кто меня вытаскивал из болезни. Все теперь у меня не мое. Даже жизнь. Как я с Любой-то буду сейчас? Благодарить ее? Чтить? — И ответила себе: — Ненавидеть буду» — почувствовав ревность, такую сильную и слепую, какая быть может только у матери и жены, теряющей дочку и мужа.

29

Выросла слава вокруг Максима. Нехорошая слава, с смешком, дескать, Сима на зависть всем мужикам сельсовета завел в своем доме гарем. Где только это не обсуждалось! В магазине. В клубе. На почте. Под каждой крышей. То и было Максиму обидно, что слава эта имела ноги, и вскоре стала гулять по району.

Андрей Алексеевич Закипелов, как человек любопытный до всех больших и маленьких новостей, попытался вникнуть в это событие посерьезней.

— Не понимаю, Мария Витальевна?! — Он стоял в дверях кабинета, широкогрудый, с отечной шеей и чисто выбритым круглым лицом, держа правую руку в кармане вельветовой куртки, а левую, с гладеньким мундштуком, где дымилась короткая сигарета, вскинув вровень с ржаными усами. — Неужели ты, служащая сельпо, и могла допустить такой… — Он запнулся, намереваясь сказать «бардак», но по тому, как Мария Витальевна побледнела и опустила лицо к бумагам, смекнул, что это слово ее доконает, и деликатно смягчил: — кавардак?

— Не говорите, Андрей Алексеевич, — голос Марии дрогнул, — совсем запуталась я. Не знаю, чего и делать. — И тоскливо взглянула в глаза Закипелова.

Андрей Алексеевич собирался было продолжить расспрос, да почувствовал в переполошливом взгляде своей сотрудницы еще и мольбу и понял: Мария Витальевна верит в него, как в дальновидного человека, который может ей дать самый нужный совет. Сунув мундштук под усы, он наставительно буркнул:

— Думай, Мария Витальевна, думай, — и удалился в свой кабинет.

В этот же день ему позвонил председатель сельсовета Анатолий Петрович Овсов.

— Это что же такое творится? — начал Овсов раздраженно. — Двоеженцев у себя под крылышком держишь?

— Но, Анатолий Петрович, — Закипелов мучительно улыбнулся. — Кто мог такое предположить?

— Ты! — резко ответила трубка.

Закипелов спорить не стал, хотя подмывало сказать с перекором: «А я тут при чем?» — но вместо этого вновь улыбнулся:

— Учту, как собственный недочет!

— Ладно, — голос Овсова сошел с резкой нотки. Ровно настолько сошел, чтоб Закипелов не мог рассердиться. — Любишь под бедного выряжаться. Знаю тебя. Разберись хорошенько…