За родом род

В сознании председателя сельпо за каких-нибудь десять минут определилось перемещение всех срочных вопросов, хлопот и дел, которые он собирался решить сегодня, на более дальний по времени срок. Сейчас предстояло одно — навести порядок в семье двоеженца. Закипелов взглянул на чернильную, в блеске старого мрамора каменную подставку, прихлопнул рукой бронзулетку с прозрачным кубиком без чернил и громко позвал:

— Мария Витальевна!

Когда Мария вошла, он улыбнулся чуть-чуть покровительственной улыбкой:

— Не надумала ничего, Мария Витальевна?

Мария уселась на стул, вздохнула и волей своего ума ущемила просившийся вырваться голос: «Нужен повод, который бы Любу принудил оставить наш дом!» Сказать такое просило сердце изнывшей от ревности бабы, которой хочется жить в своем доме без посторонних. Однако совесть была неподкупной и на сделку с голосом не пошла.

— Нет, ничего, — сказала Мария.

Но Закипелов ей не поверил.

— На одного мужика две хозяйки. Не по-нашенски это, Мария Витальевна. Не по совести. Как Максим-то на это смотрит?

Марию задело не то, что спросил ее Закипелов, а как он спросил, вложив в свой голос ухмылинку человека, который знает такое, чего не положено знать большинству.

— Вот вы у него и спросите, — дала раздраженный совет.

Нет, не так Закипелов и прост, чтобы взять и обидеться на Марию. Это было ему не надо. Да он и обиду-то не заметил. Не заметил ее, как должностной человек, кому полагается быть объективным.

— Понимаю. Тебе неудобно. Да ладно. Мы ведь и сами. На то мы здесь и сидим, чтобы спрашивать с тех, кто правильно жить не умеет.

Мария в душе усмехнулась, Андрей Алексеевич вдруг показался ей вечным работником Леденьгского сельпо, одним из тех, кто, заняв в молодые годы пост небольшого начальника, продолжает на нем сидеть до конца. А конец мог быть только один — пенсионный. И почему-то ей стало жалко его. Жалко, что он за всю свою жизнь так и не понял, что люди всегда совершают ошибки. И преследовать их за это, наверно, нельзя. Надо что-то другое. «А что?» — спросила себя Мария и тут же вспомнила Любу, на ком и смыкался этот вопрос. «Оставить у нас ее? — усмехнулась. — Пусть живет, как жила. Чтобы Сима, как кот, промышлял меж кроватей, ночь — к ней, ночь — ко мне…»

— Не знаю, Андрей Алексеевич, — честно призналась Мария, — ничего, ничего не знаю.

Закипелов вздохнул. Он понял Марию так же, как и себя, ибо на ум ему ни с того ни с сего подвернулась вдруг Люба. «Кто она есть-то такая? Откуда? Зачем она тут?» И чуть устыдился, вспомнив по сорок девятому году Любину мать, красивую, рослую молодуху, которая всех мужиков сельсовета смущала своей поглядочкой и походкой. Потому Закипелов и помнил Елену по сорок девятому году, что в эту пору он совратился: был молод, силен и гуллив и любил уйти от жены на сторонку. Когда у Елены родилась дочка, Андрей Алексеевич затужил, боясь, что Елена объявит его принародно отцом. Он приготовился было к защите, мол, да, я виновен, однако не больше, чем остальные, кто тоже бывал у нее с ночевой. Кто ночевал у нее, Закипелов не знал, но почему-то считал, что он у Елены был не последний. Довод был слабый, однако лучшего он не нашел. Да и этот-то зря, пожалуй, готовил, так как Елена всю жизнь прожила, а словечка не проронила, чтоб открыть, от кого у нее круглолицая дочь.

— Не удивительно! — Андрей Алексеевич встал. Пропуская Марию в приемную, сам тоже вышел из кабинета и уже из прихожей, решительно обернувшись, пообещал: — Ты, Мария Витальевна, очень-то духом не падай. Наведем, заверяю тебя, полнейший порядок…

Еще три разговора затеял Андрей Алексеевич в этот день, чтобы выяснить для себя, каким образом он наладит в семье двоеженца порядок.

Разговорился сперва с Марашоновым, бригадиром центральной бригады, мужиком хамовитым, но умным и дельным, с кем столкнулся возле сельпо.

— Большую волю даешь колхозникам, Марашонов, — сказал Закипелов, взглянув на мордастого бригадира намеренно строго, хотя ничего худого к нему не питал, — совсем распустил их в своей бригаде.

Марашонов озлился, блеснув из-под рыжих бровей ножевыми глазами:

— Это кого, Алексеич, я распустил?

— Новенькую доярку. Вот так. Прыткая молодушка. При живой жене — на шею семенному мужику?! Ты-то куда глядишь?

— По мне, Алексеич, доярку бы завсе не задевать. Она ни при чем! Содому век свой не подымет: тихая, ровно кура. А работница — у-ух! Вторую такую поищешь! Симка тут виноват! Один он со своей кобелиной любовью. С него и спросить! А кто спросит? Я не берусь! Не хочу ходить с повернутым носом!

Разговор с бригадиром не высветлил ничего, и Закипелов пошел до колхозной конторы.

Пряхин, выслушав, что Закипелову надо, взглянул на него с укоризной:

— Не стыдно, что ли, тебе ходить с таким по селу? Прекрати! Не позорь свое имя.

Не обиделся Закипелов. Он вообще не имел привычки обижаться на тех, чья роль в коллективе была крупнее, чем у него. И все же он попытался внушить:

— Понимаю, дело не из приятных. Но ведь кому-то надо копаться и в нем.

— Мне не надо, — сказал убежденно Пряхин, — и тебе не советую. Брось!